Украденное сердце
Шрифт:
"Но где же князь Данияр и волхв Наволод, старейшина Ведозар?"
Только подумала она об этом, как створка двери отворилась, и в горницу ступили седовласые старцы. Радмила заметно напряглась, расправила плечи, вытянула шею. Княгиня Ведогора не изменилась в лице, так же была холодна к окружению, заботило её лишь одно – судьба дочери.
Князь Данияр возвышался над стариками едва ли не на полголовы. Несмотря на недуг, выглядел он весьма бодро. Тело Данияра был стройным и гибким, как у молодого волка, и ещё больше давало ощущение неудержимой силы. Как и говорила Радмила, Данияр оказался весьма схож с Марибором. Такие же тёмные
Трёхаршинный воин, облачённый в тёмно-зелёный, под цвет глаз, кафтан, обвёл чарующим взглядом гостей, коснулся ладонью широкой груди, преклонил в приветствии тёмную в кудрях голову.
Кровь так и прихлынула к лицу Зариславы. Она заставила себя оторвать от князя взгляд, но снова и снова возвращала его, осознавая, что Данияр всё больше завладевает её вниманием и мыслями. В конце концов, травница сдалась и уж более не отводила взора от волдаровского правителя, рассматривала его во все глаза.
"Не удивительно, что такого красавца не поделили Радмила и Вагнара".
Врала Радмила, что по холодному расчёту хотела она замуж за него – просто влюблена была в князя.
Вместе с волхвами Данияр расслабленной и волевой походкой прошёл к столу, вынуждая Зариславу залюбоваться тем, как плавно он двигается, в то же время, ступая твёрдо и уверенно. Столь изящно он опустился в кресло, которое когда-то принадлежало князю Гориславу.
Старцы опустились по обе стороны от него.
Взгляд Данияра почти ни на ком не задерживался и уходил вглубь, туда, где и пребывали сейчас все его мысли. Вестимо о смерти отца думал он.
Зарислава почувствовала, как неприятно сжалось горло. Она сглотнула и внезапно поперхнулась. Попыталась сдавить кашель и острый порыв прочистить саднящее горло, но закашлялась в кулак, привлекая внимания Марибора и остальных воинов. Травница тут же отвела взор, казалось, раскраснелась, как малина, но кашель продолжал душить её, что на глаза выступили слёзы. Отчаянно подумала, сколь нелепо она выглядит в этот самый миг.
Но тут подоспели слуги, спасая столь глупое её положение. Суета закрутилась вокруг, заставляя позабыть о казусе. Одно за другим челядь выносила в горницу яства: запечённых гусей в яблоках, жареных лещей и щуку, копчёное мясо, ендовы13 с сурьей и мёдом, крынки с квасом, нарезанные овощи. Воздух наполнился разными запахами от пряных до кисло-солёных. Пришли и кудесы, рассевшись поодаль на лавке, заиграли на струнах гуслей, полилась чудная музыка.
Обхватив покрытую холодной испариной чару с питьём, поставленную перед ней челядью, Зарислава успокоилась. Поднеся чару к губам, отпила сладко-кислую сурью. Когда отпивала, робко глядела поверх чары на собравшихся. Пребран о чём-то заговорил с Данияром, и взгляд князя ожил было, а лицо перестало быть каменным, и теперь красивые губы его трогала едва заметная улыбка, но, как только Пребран умолк, взор Данияра вновь увяз в чёрной топи отчуждённости. От этого Зариславе сделалось не по себе.
«Крепко же Вагнара пустила в нём ядовитые корни колдовства, так бесчестно завладев им».
Разговор неожиданно повернул в другое русло, о самом главном – предстоящем венчании. Радмила тут же потупила взгляд, опустила смущённо ресницы. Право, Зарислава ещё не знала её такой. Хотя теперь, когда она воочию увидела Данияра, поняла княжну. Он же бросал на свою невесту короткие, отрешённые и равнодушные взгляды, не нёсшие в себе и толики тепла.
Музыка полилась громче, а голоса стали выше и грубее, наполняя горницу весёлым шумом и смехом, воины всё сильнее раскрепощалась от выпитых братин, а разговор о свадьбе становился всё откровеннее – стёрлись грани отчуждения. И только Наволод и старейшины оставались спокойными к всеобщему праздному пиру. Неспешно трапезничали, изредка обводя сосредоточенными взорами гостей, и часто Зарислава ловила на себе исследующий взгляд волхва.
Так всё и продолжалось, пока внезапно за спиной Данияра не возник рыжеусый отрок, лицо его чем-то взволнованно было, он протиснулся к князю, склонился и что-то шепнул ему на ухо. Глаза Данияра не то, что оживились, а заискрились. Он повернул голову в сторону двери в то время, когда на порог ступила девичья фигура. Шум в мужской стороне стола разом стих.
Зарислава вся вытянулась, холодный лёд скользнул меж лопаток к пояснице. На пороге стояла не кто иная как Вагнара, дочка Сарьярьского князя. И только Пребран, сидевший спиной к двери, воспрянул с лавки, ровно не замечая присутствия Вагнары, громыхнул:
– Выпьем братину за союз двух твердынь, что вскоре объединятся!
Грохнулся медный усыпанный драгоценными камнями кубок об пол, разлилось у ног девицы питьё, обдав подол её платья брызгами, которые тот же миг расползлись тёмными пятнами.
Вагнара сжала губы, пронизывающе сверкнули её глаза, что розгой хлестнули. Она резко развернулась, от чего взметнулись нижние юбки, а русая коса тяжело откинулась за плечо, и побежала обратно за дверь.
Сколько прошло времени с того мига, как Вагнара покинула горницу, Зарислава не смогла осознать, но казалось, целая вечность. И не сразу поняла, что погружена в гудящую тишину, и что гусли давно смолкли, как и исчезла вся челядь, наблюдая из углов за происходящим.
Данияр обернулся на притихших гостей, бросив на Радмилу такой яростный взгляд, что даже Зарислава онемела. Настолько он оказался разительным, насколько грохот грома в летний день. Князь воспрянул с кресла и, не сказав ни слова, вышел из-за стола, покинул горницу, оставляя гостей в глубоком недоумении.
– Данияр! – окликнул его запоздало Марибор.
Дверь горницы грянула с такой силой, что дрогнули стены и пол.
Зарислава поставила чару на стол, поглядела на Радмилу, та сидела неподвижно, и только мелко подрагивающие пальцы на руках сжались в кулаки.
Глава 7. Обещание
Внутри бушевала ярость, да такая, что разум мутнел. Когда подобное случалось, Данияр боялся самого себя, боялся, что причинит кому-нибудь вред. В такое время ему нужно было быть одному. Вот и сейчас думал, что поступает скверно, покинув горницу, опозорив невесту, который раз… Всё это отчётливо осознавал, но ничего не мог с собой поделать. Гнев, что рождался в нём, вынуждал делать то, чего он не хотел, и будь у него холодный рассудок, никогда бы не сделал. Презрение к самому себе вывернуло наизнанку, заставило почувствовать себя ничтожеством. Должно быть, теперь так же возненавидела его Радмила, оставшаяся одна там, за дверью…