Шрифт:
Игорь Гергенрёдер
Украина в Берлине
Любовная коллизия вдали от близкой
страны войны, история, в которой
нашла своё место фраза из фильма
Иштвана Сабо «Мефисто»: «В каждом
настоящем немце есть что-то
мефистофельское»
9 мая 2015. Я и Оксана М. у Мемориала павшим советским воинам в Берлине, в Тиргартене, на Аллее 17 Июня близ Бранденбургских Ворот. С тёплого полуденного неба улыбается солнце. На площадке перед памятником
Оксана восклицает тоном острой задетости:
— Флаг Украины в самом конце!
Она украинка, из Полтавы.
— Два года назад флаг Украины был здесь рядом с флагом России, — говорю я.
— Два года назад я мой день рождения отмечала в Крыму! И все последние годы! — У Оксаны — вызывающее выражение обиды. Крым стал и личной потерей.
Она вдруг сообщает, что её родная сестра, живущая неподалёку от Бремена, почитает Путина. Я смотрю озадаченно.
— Сестра считает, что Путин всё делает правильно, а Украиной сейчас правят фашисты.
— Но это же идиотство! — вырвалось у меня.
— Она смотрит российское телевидение, — роняет Оксана с видом исчерпывающего объяснения.
Со стороны Бранденбургских Ворот накатывает треск моторов: предваряемая полицейской машиной, подлетает кавалькада мотоциклистов в чёрной коже. Это «ночные волки», совершившие свой пробег из Москвы. Позади каждого мотоциклиста поместилась спутница в том же облачении. Девушки, опираясь на подножки, привстают над сиденьями. Я высказываю предположение, что они щадят попы, натруженные за долгий путь.
— Кто что замечает, — язвит в мой адрес Оксана.
Она весьма привлекательна — стройная, худощавая, с чёрными прямыми волосами до плеч, у неё греческий профиль. Она живёт у меня четвёртый день. В первый мы сфотографировались втроём: она, я и моя подруга Галина, которую обстоятельства вынуждали разлучиться со мной. Дамы перешли на «ты», были друг с другом безупречно обходительны. Прощаясь с Галиной, мы пили кальвадос. Когда Галина ушла, Оксана преподнесла мне тоном констатации, что я бабник.
— Какое открытие, — ответил я с достоинством.
Я разведён и она разведена, но в дорогу надела обручальное кольцо. У неё в Полтаве сын-подросток. Мы с ней познакомились по объявлению и перед её приездом ко мне полицезрели друг друга в скайпе.
13 мая мы с Оксаной собрались побывать у резиденции Ангелы Меркель — поглядеть на приезд президента Украины Петра Порошенко. Утром Оксана в какой раз попеняла мне, что, встав с кровати, я не надел трусов.
— Зачем эта демонстрация? — сказала она, судя по тону, потому, что сказать это полагала данью приличиям.
— Зачем эти условности? — парировал я со скукой в голосе и зевнул.
Сообщалось, что Порошенко прибудет на приём к Меркель в 12.00, но он прибыл раньше, и мы застали только расходившуюся публику. Тогда мы направились на Паризер Платц. В проходе Бранденбургских Ворот Оксану привлекла скульптура древнего воина в углублении стены. Оксана подняла руку, взялась за его ступню.
— Берлин стал моим, — объяснила с трогательной серьёзностью свой знаковый жест.
Мы отправились вдоль Унтер ден Линден к Александерплатц.
— Мне в Берлине — почти как в Харькове! — с ноткой восторга объявила моя спутница.
Оказалось, Харьков — её самый любимый город. Она недалеко от него родилась, в нём училась. До Берлина она, между прочим, ознакомилась с такими европейскими столицами, как Осло и Лондон. А уж сколько повидала городов в бывшем СССР! В начале 1980-х, студентка восемнадцати-девятнадцати лет, ездила проводницей плацкартного вагона от Киева до Владивостока и по другим маршрутам, не раз проезжала мою родную станцию Бугуруслан в Оренбургской области, запомнила одноэтажное здание вокзала. Я говорю, что оно было построено ещё при царе. Она возвращает меня на Унтер ден Линден:
— Как мне нравится идти в потоке людей в центре Европы!
Справа магазин за магазином, кафе за кафе, люди, люди, люди за столиками на панели. Помпезное здание Российского посольства. Я сообщаю, что напротив часто стоят группы под украинскими флагами — пикетчики требуют возвращения Крыма Украине. Красивое лицо Оксаны грустнеет, ей не хочется этой темы. Она знает, что я, российский немец, гражданин ФРГ, на стороне Украины, по которой лишь проезжал; бывал только в Одессе. А Оксана, оказалось, видела Одессу мельком, не знает о Большом Фонтане.
Я упоминаю о памятнике Дюку Ришелье на Приморском бульваре около Потёмкинской лестницы. В нескольких шагах от памятника — крышка канализационного люка, с этого места Дюк виден сбоку, и кажется, что его опущенная к паху рука держит нечто известное. Я одариваю Оксану одесской прибауткой:
— Если встанешь ты у люка, то увидишь … у Дюка!
Моя спутница невозмутима — ни слова, ни взгляда. Я поспешно переключаюсь на одесские пляжи, и вдруг словно со стороны слышу, как читаю свой стих:
Волн накаты и солнце волчком,
Хищность тел у предела акулости.
На песок ты упала ничком,
Подняла грациозно округлости…
Она обрывает меня небрежно и досадливо:
— Не обо всём надо болтать!
Я в обиде защищаюсь:
— Это не болтовня, это всё-таки поэзия…
— Поэзия бабских жоп! — отрезает она безапелляционно.