Украинский футбол: легенды, герои, скандалы в спорах «хохла» и «москаля»

Рабинер Игорь Яковлевич

Он продолжает:

— Арбитр не заметил, но потом, после заседания просмотровой комиссии, меня дисквалифицировали на одну игру. Но хоть этот случай был единственным в своем роде, я знал, что «особое отношение» все равно существует. Я шесть лет подряд капитанил в «Динамо», выиграл все что мог – и единственным из нашего состава не получил звание заслуженного мастера спорта. И не строил иллюзий, что случившееся – какая-то накладка. Прекрасно понимал что к чему.

Когда Каневскому предложили сменить отчество, он, несмотря на достаточно вежливую форму, внутри все

равно закипел. Но, будучи человеком трезвым, согласился. А скрытую фронду выразил в том, что решил переименоваться в… Ильича. Такая мысль показалась ему весьма забавной.

Начальство насмешки не разглядело, и из Израилевича он на два с лишним десятилетия превратился в человека с одним отчеством с Лениным и Брежневым. А эмигрировав, вновь стал Израилевичем.

Харьковский «Металлист», рассказывает Каневский, во главе с ним вышел в первую лигу, в то же время был построен великолепный по тем временам стадион с козырьком. Потом поработал в Ташкенте помощником у… Соловьева, с которым добился самого большого успеха как игрок. И «Пахтакор» с ними вышел в высшую лигу.

А затем позвонил Лобановский, с которым они дружили еще со времен выступлений за «Динамо». Сообщил, что принимает киевское «Динамо», а в качестве своей замены в «Днепре» порекомендовал его, Каневского. Четыре года в роли середняка высшей лиги в Днепропетровске, полуфинал Кубка СССР. Выход в первую лигу с симферопольской «Таврией»…

— Без результата я не уходил ни из одной команды. Среди специалистов котировался весьма неплохо, был в четверке тех, кого Федерация футбола СССР направила на просмотр чемпионата Европы в Югославию – с Зониным, Сальковым и Валентином Ивановым. Но я знал – на более высокий уровень меня не пустят. Могу добиваться успехов на локальном уровне – но большого клуба мне никогда не дадут. Постоянно чувствовал «особое» отношение, причем кто принимал решения, так и не узнал.

Несколько раз, согласно существовавшему тогда Положению о соревнованиях, Каневский должен был получить звание заслуженного тренера УССР. Сначала – когда вывел «Металлист» в первую лигу. Потом – когда «Днепр» вышел в полуфинал Кубка. Затем – когда в первую лигу вышла «Таврия». Но никто ему ничего присваивать не собирался. При этом в Узбекистане ему дали звание заслуженного тренера республики после единственного сезона в качестве помощника Соловьева. А в родной республике действовали негласные унизительные директивы.

* * *

Развязка наступила в 79-м. Каневский и так был взвинчен из-за разных притеснений, а тут в союзную федерацию футбола персонально на имя Каневского пришло приглашение тренировать национальную сборную Алжира. Уже был куплен авиабилет – он даже помнит точную дату, на 11 января.

Но 4-го ему в Киеве объявили, что никуда он не поедет. Естественно, без объяснения причин. В этот момент Виктор Израилевич-Ильич почти «созрел», а переполнила чашу терпения еще одна история. Его назначили старшим тренером юношеской сборной Украины на первый турнир «Переправа». В Сухуми команда Каневского заняла первое место. Ему опять должны были присвоить звание заслуженного тренера Украины – и вновь этого не сделали.

Вот после этого-то он и пришел к секретарю парторганизации Федерации

футбола УССР, где тогда работал, и сказал: «Я подаю заявление на выезд».

— Для них это был гром средь ясного неба. Не ожидали от меня такого поступка. Естественно, на меня выплеснулась злоба – так тогда полагалось. Очень тяжелое было собрание, на котором меня исключали из партии. Грозили, клеймили, называли врагом народа, предателем. Народ, дескать, тебе не простит…

Но о том, что его не выпустят, Каневский даже не задумывался. Однако на 12-й день (обычно люди ждали ответа по полгода) его вызвали к начальнику ОВИРа, у которого в тот момент находился еще и замминистра внутренних дел Украины. И было сказано: «Никуда ты не поедешь».

Объяснили все недостаточной степенью родства. Это, конечно, было откровенным лукавством: все прекрасно знали, что израильские вызовы, по котором уезжало большинство тогдашних эмигрантов, чаще всего липовые. Так что причины отказа к степени родства не имели никакого отношения.

Но ни выяснить, ни сделать что-либо не представлялось возможным. К моменту нашего разговора в 96-м, когда коммунистический режим уже стал историей, Каневский так и не узнал, почему над ним решили поиздеваться. То ли отъезд человека с именем был нежелательным, то ли динамовско-офицерское прошлое сказалось…

Потом ему все-таки кое-что рассказали. Якобы сработал фактор работы в «Днепре», который числился за секретным оборонным предприятием, «почтовым ящиком». Где, дабы решить какие-то вопросы, касавшиеся команды, ему иногда приходилось бывать.

За ним прислал машину секретарь горкома партии, Каневскому симпатизировавший. И сказал: «Забери заявление, тогда можно будет дать задний ход. Я позвоню, тебя восстановят в партии, и все станет по-прежнему». Но по-прежнему он больше не хотел. И если сделал шаг, то, будучи человеком гордым, считал унизительным от него отказаться. В общем, сказал «нет».

Уже через неделю он обнаружил, что за ним следят. «Группами за мной ходили, под домом сидели», — рассказывает Каневский. Не сомневается, что установили в квартире прослушивающую аппаратуру и «мониторили» все звонки.

Так продолжалось два года. Все это время он не выходил на улицу один, поскольку тогда модно было устраивать против людей, пошедших по такому же пути, разные провокации – чтобы появился повод засадить их в тюрьму или психушку. Но затем от него все-таки отстали, видя, что ни с какими правозащитными организациями он не связан, писем не пишет, на западном радио не выступает. То есть открытым диссидентом не стал.

Возник ли вокруг вакуум? Каневский сам предупредил многих, чтобы активно с ним не общались, как минимум не приходили к нему домой. Даже на собственный юбилей ходил по друзьям и отмечал с каждым по отдельности.

А домой к нему заглядывал один Лобановский.

— Конечно, он был в силе, бояться ему особо было нечего, но сама мысль прийти ко мне требовала мужества , — рассуждает Каневский. — Не говоря уже о том, чтобы настоять на предоставлении мне работы, как он это сделал в 83-м. Причем «пробивал» он этот вопрос на уровне ЦК компартии Украины и правительства республики…