Укрощение герцога

Джеймс Элоиза

– Сомневаюсь, что они сядут на свои места, – сказал Рейф и тут же гаркнул во всю глотку: – А ну сядьте, вы, там впереди!

Но океан людей впереди не имел ни малейшего намерения подчиниться и сесть. Они рвались на сцену, и сдержать их могли только пять или шесть дюжих малых, охранявших подступы к сцене.

Имоджин поднялась на цыпочки.

– Как она выглядит? Вы не сказали, видели ли ее прежде.

– Кристабель? Волосы у нее взбиты даже выше, чем у вас, если это то, что украшает женщину.

Не

имело значения то, что Имоджин была в сто раз красивее, чем Кристабель. Имоджин не нуждалась в том, чтобы он превозносил ее красоту.

– Она носит мушки?

Но Рейф не успел ответить, потому что Кристабель начала петь.

– «Спешите вы, бабенки, кто любит ремесло. Сбегайтесь поскорее все под мое крыло», – пела она.

У нее был богатый и сильный низкий голос, раскатившийся по залу, как поток ячменного пива. Этот голос был хрипловатым и эротичным, он таил обещание, как манящий призыв русалки. И тотчас же все мужчины, толпившиеся впереди Рейфа, перестали кричать и толкать друг друга. Теперь они все глазели на нее.

– У нее красивый голос, – сказала Имоджин задыхаясь. – О, Гейбриел, я хочу ее видеть. Это так обидно!

– «Идите – поучитесь, коли любви я мать. Идите – поучитесь, чтоб шлюхами не стать», – пела Кристабель.

– Что она поет? – спросила Имоджин. – Думаете, кто-нибудь заметит, если я встану на стул?

По мнению Рейфа, они бы не заметили ничего, если бы только Имоджин не начала раздеваться. Кристабель держала всех под магическим обаянием своего хриплого голоса.

– «Но бойтесь и не верьте повесам никогда. Но бойтесь и не верьте, не то вас ждет беда».

Быстрым движением Рейф отпихнул бочонок к стене.

– Сюда, – сказал он. – Тут вас никто не заметит.

– Что? – спросила Имоджин, оглядываясь.

Он обхватил ее за талию, чтобы поставить на бочонок. Она смотрела на него снизу вверх, и лицо ее было очаровательно смущенным. И прежде чем Рейф успел понять, что делает, он снова прильнул к ее губам. Голос Кристабель окутывал их, как тягучий мед.

– «Ни жестом вы, ни словом не выдавайте страсть. Иначе всем вам крышка, всем суждено вам пасть».

Рейф все-таки сумел сообразить, что поступает вопреки рекомендациям Кристабель и выдает страсть каждым жестом. Но у него не было времени обдумать это, потому что Имоджин затрепетала и взяла его лицо в ладони. Он прижал ее к грубому дереву стены, защищая от взглядов посторонних, но все же не мог допустить, чтобы их тела соприкоснулись.

Но не сумел совладать с собой: в духоте и запахе джина под звуки чувственного пения Кристабель он прижал ее к себе, и нежность и податливость ее тела потрясли его.

– Гейб, – сказала она. Голос ее пресекся, сменившись хриплым вздохом и потонув в нем.

И этого было достаточно, чтобы охладить его пыл. Он без единого слова поднял ее и поставил на бочонок с вином.

Она с трудом приходила в себя, тяжело дышала и сжимала его плечо. Рейф повернулся так, что оказался прямо перед ней. Ей пришлось держаться за его плечи, чтобы сохранить равновесие. Никто их не замечал. Все смотрели на Кристабель.

Теперь, встав, Рейф мог видеть всю сцену. До сегодняшнего дня он всего раз видел Кристабель год или чуть более назад, но такую женщину нелегко забыть.

За прошедший год ничто не изменилось в ее внешности, разве что время чуть придало ей некий налет экзотичности. Она сидела на том же стуле, что и актриса до нее, держа какой-то маленький струнный инструмент, и тем не менее все мужчины в комнате смотрели на нее как загипнотизированные. В прошлый раз он видел ее с темно-рыжими кудрями, собранными на темени в шиньон. Теперь ее волосы ниспадали на спину свободными беспорядочными локонами, и это придавало ей такой вид, будто она только что встала с постели.

И разумеется, каждый из присутствующих мужчин именно так и подумал. Она была такого типа женщиной, что вызывала представление о масле и сливках: в ее теле не было угловатых костей, выпирающих сквозь прозрачное платье, а было именно то, что так ценят в свете. Изгибы ее тела были такими нежными и плавными, что, казалось, напрашивались, чтобы их погладили. Она уже начала петь новую песню, о мужчине и юной девушке, которые были «захвачены любовной горячкой в середине лета». Она не пела, а будто мурлыкала эту песню. Кристабель не позаботилась наложить на лицо грим, удовольствовавшись одной мушкой высоко на скуле и ярко-красной губной помадой.

Теперь она встала, отложила музыкальный инструмент и принялась танцевать, слегка покачиваясь. Она пела, а взгляд ее блуждал по комнате, пробегал по фигурам и лицам мужчин. Рейф забавлялся, наблюдая за ней и за тем, как она, не прилагая ни малейших усилий, околдовывает мужскую часть аудитории.

Ее взгляд продолжал блуждать по залу, переходя с лица одного мужчины на другое, что давало каждому уверенность, что он, и только он один, избран ею из толпы и для него она поет. И эта песня доходила до сердца каждого мужчины.

– «И он опустился на влажную землю. Не видя, не зная, не мысля, не внемля».

Дойдя до этого места в песне, она посмотрела в ту часть зала, где находились Рейф и Имоджин.

Она его узнала. Глаза ее тронула легкая томная улыбка, теплое приветствие, и это заставило головы многих повернуться и посмотреть на него. Но она была мастером своего дела, и ее взгляд тут же переместился на Имоджин с ее желтыми кудряшками, а потом проследовал дальше к толпе мужчин, стоявших справа от них, тяжело дышавших и не сводивших глаз с бедер Кристабель, которыми она плавно покачивала.