Укрощение строптивых
Шрифт:
Казалось, Алена, став Алексеем, наконец-то нашла себя.
Присутствие среди подопечных конкурента мужского пола было как нож в сердце хозяину острова. Пока он не мог придумать никаких контрмер. Все, что приходило ему в голову, — это однажды ночью прокрасться в дом с ножом в руке и насильно произвести ту операцию, о которой некогда мечтал Алексей. Но все же что-то останавливало его. Боязнь крови, страх насилия? Опасение, что этот поступок еще больше восстановит против него женское население острова? О мужской в этом случае говорить не приходилось…
Между тем на глазах у всех между двумя членами коллектива стал постепенно завязываться роман. Алена и Юля, которые и раньше-то были неразлучны, теперь и вовсе не могли жить друг без друга. Целыми днями они гуляли по острову рука об руку, купались, слушали музыку и, казалось, больше не помышляли о недавно столь желанной свободе.
— Везет же людям, — однажды завистливо вздохнула Лиза Дубровинская, наблюдая за сладкой парочкой. — Еще детей того и гляди нам настрогают. Вот смеху-то будет!
Но до этого было еще далеко. Метаморфоза с Алешей произошла еще так недавно, что он пока и не помышлял о большем, чем платонические отношения с девушкой, чьи глаза были горячи и темны, словно уголь, опушенные тяжелым золотом выгоревших ресниц.
Первые два дня после объявления бойкота своему надзирателю они прожили словно по привычке, не замечая неудобств. Предусмотрительно сделанные запасы воды были так значительны, что ее нехватка почти не ощущалась, однако в еде все же приходилось ограничивать себя.
По вечерам было ужасно скучно. Свечи давно кончились: в здешних широтах темнело по-южному рано, когда еще не хотелось спать, — вот и приходилось лунными ночами бесконечно прогуливаться по берегу моря, обсуждая друг с другом вечную тему: когда же их отсюда заберут.
Никто не спешил им на помощь.
«Что же Михаил, — мрачно недоумевала Лариса, — неужели он не догадывается, что произошло нечто экстраординарное?»
«Почему Андрей не разыскивает меня? — гадала Ольга Витальевна. — Он давно уже должен был вернуться из Забайкалья».
«Где же мой папа?» — вслух стонала Лиза и уже даже начинала раздражаться на отца за его медлительность. Ей хотелось топнуть ножкой и закатить истерику, чтоб даже чертям стало тошно, но вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание на это.
«Почему коллеги не торопятся вырвать меня отсюда? — вздыхала Юля. — Где же пресловутая журналистская солидарность?»
«Ребята из клуба давно должны были поднять шухер, — волновалась Надя. — А Паук? Уж он-то должен беспокоиться обо мне!»
И только Алена, для маленькой коммуны на острове ставшая Алексеем, не желала отсюда уезжать. Как можно уехать от собственного счастья? Она нашла здесь и себя самое, и свою вторую половину. И это было так здорово!
И на четвертый день бойкота обстановка оставалась по-прежнему напряженной. Женщины стали как-то меньше разговаривать друг с другом, экономя силы душевные и физические. Как очумелые, они бродили по дому, пряча друг от друга голодные взгляды. Морские купания были заброшены,
На пятый день бойкота окончательно и бесповоротно кончились продукты. Отныне единственной пищей узниц стали недозрелые персики и вода, слегка протухшая и оттого отдававшая водорослями. Избегая друг друга, пленницы редко выходили из своих комнат, ослабев от голода, и только Алена и Юля проводили вместе долгие часы, сидя на тесном диванчике, наслаждаясь молчаливой поддержкой друг друга.
На седьмой день стало ясно, что запасы воды тают быстрее, чем ожидалось. А в небе опять сияло палящее солнце, не предвещавшее дождя. От зеленоватых персиков мерзко бурчало в животе, желудок отказывался переваривать недозрелую пищу. Вскоре почти все отказались от них, предпочтя острым резям в животе, сгибавшим тело пополам, тупую ноющую боль, которая чем дальше, тем меньше беспокоила голодающих.
Первой не выдержала Лиза.
— Зачем? Зачем мы добровольно мучаем друг друга? — прошептала она упавшим голосом. Она хуже всех переносила лишения, воспринимая их как наказание, придуманное лично для нее. — Мы сами устроили себе эту пытку!
Она уронила голову на тонком стебле ослабевшей шеи, и тихие жалобные слезы покатились по щекам. По утрам у нее перед глазами роились черные мушки с белыми хвостиками — предвестники начинающегося малокровия.
Молчание остальных было больше похоже на согласие, чем на протест.
— Если б хоть это на него действовало, — пробормотала Ольга Витальевна, постепенно сдаваясь. Ей было нехорошо, перед глазами то и дело возникали странные фиолетовые круги, которые казались настолько реальными, что их можно было потрогать рукой.
Теперь она не была уверена в необходимости борьбы.
— Действительно, голодовка — это не метод, — вздохнула Лариса. Она тоже тяжело переживала вынужденные ограничения в еде. Ей казалось, что от этого она блекнет и стареет прямо на глазах. Что скажет Михаил, когда она выберется отсюда? Кого он увидит? Поседевшую старуху с обвисшими брылями на лице?
Желтоватую мумию с пергаментной кожей?
— Дурацкая идея! — буркнула Надя. — Небось он там хихикает над нами, обжираясь всякими деликатесами. А мы чего ради дохнем без жратвы? Ради чего? Все равно никуда нам отсюда не деться!
Грустный вздох пронесся по воздуху — было ясно, что даже смерть не избавит пленниц из неволи.
— Но если мы сдадимся теперь, то так ничего и не добьемся от него, — убежденно проговорила Юля, последняя из сторонниц бойкота. — Надо держаться дальше!
— А если мы умрем, — запальчиво выкрикнула Лиза, — он выбросит наши тела в море, а на наше место привезет других, более сговорчивых!
И все мрачно замолкли, осознавая ее правоту. В тот вечер никто так и не осмелился предложить закончить этот чудовищный эксперимент, боясь показаться малодушным.