Укус хаски (сборник)
Шрифт:
Не отвечая, Андрей торопливо перевёл.
– То есть тебя он вспомнил тоже. Занятно! Ну, побазарь с ним. А потом я спрошу. По-своему.
Широкая капитанская ладонь, загорелая и в чёрных завитках редких волос, погладила рукоять ТТ.
Андрей стащил с головы влажную пилотку. Разбалтывать поляка на откровенность не хотелось абсолютно. Но особист не оставил выбора.
– Анджей меня зовут. Я из Торуньского повята. Приезжал в Новогрудок к родным, там тебя видел. Семью мою убили. К русским от немцев бежал.
– Понятно. А толку от них бежать? Скоро они везде
– Даже после Сталинграда?
– После Сталинграда был Харьков, русским ввалили по самые гланды, за Сталинград расплатились сполна и с вершком. Сам подумай, Анджей! Мы начали от Бреста, дошли до Москвы. В прошлом году от Харькова прорвались до Волги и Кавказа. Сейчас ударим от Белгорода, понимаешь? До Урала нас не остановят. Что ты здесь потерял, земляк? Это – не твоя война! Немцы, по крайней мере, цивилизованнее русских. Ценят своих сторонников. Знаешь, сколько поляков и русских в вермахте? В пехоте – чуть ли не каждый пятый. В люфтваффе вообще, считай, половина, наземные службы сплошь из хиви. Что смотришь? Бежим вместе, перейдём линию фронта, у немцев в люди выбьешься! А здесь тебя пристрелит ненароком какой-нибудь слишком подозрительный комиссар. Ты же чужой, из буржуазной страны. Решайся!
На избитом и грязном лице абверовца отразилась непонятная смесь чувств. Может, он знал нечто важное, вселявшее в него надежду. Например, что через считанные дни здесь будет глубокий немецкий тыл. Или пленный напускной бодростью пытался произвести впечатление ради последнего шанса повлиять на земляка. На беду арестанта, капитан и без перевода уловил суть разговора. Даже не зная польского, призыв к бегству, звучавшийкак «учэкать разэм», трудно не понять. Андрей не стал юлить.
– Агитирует он, товарищ капитан. Говорит – русские для тебя враги, давай убежим вместе, в вермахте меня ждёт награда по заслугам.
– Ежу понятно. По делу чё сказал?
– Готовится наступление, от Белгорода и, пока не устанут гнать красных, до самого Урала.
– До Урала? Силён брехать, этот твой поляк! – Волощенко потёр щетинистый подбородок, недовольно нахмурившись. В бою и в окопе небритая рожа никого не удивит, но офицер в тылу и при штабе обязан выглядеть образцово. – Сроки наступления, направление ударов?
Пленный упрямо склонил голову вперёд, объяснив, что прибыл сюда добывать информацию, а не снабжать ей противника.
– Ясно… Лейтенант, свободен! Позже пооткровенничаем. А этого я… Этого я сам разговорю, раз русский понимает. Ща он запоёт. Соловьём! Хоть по-японски, хоть по-китайски.
Торопливо шагая прочь от штаба, Андрей подумал, что к следующей встрече особист приготовится основательно – изучит личное дело от корки до корки, а там наверняка есть пометка, что родной брат Миха без вести пропал на Миус-фронте. Сегодня в качестве переводчика лейтенант не сильно был нужен, Волощенко, похоже, устроил импровизированную проверку. Ей дело вряд ли кончится. Как ни смешно, надо молить судьбу, чтобы немцы кинулись в наступление поскорее. Там Смершу будет не до Кревского, да и в бою представиться
Младший брат всегда выглядел моложе на год-два, хоть родился в тот же день, минут на двадцать позже Анджея. Оба появились на свет в трудную для Польши пору – после Мировой войны и войны с Красной Россией. Время было голодное и бедное. Приличная семья, отец – артиллерийский вахмистр, когда армию сокращали, он устроился в полицию, мама в гимназии преподавала языки. Поэтому сводили концы с концами, старшие брат и сестра вышли в люди, Войцех по отцовским стопам отправился служить в Войско Польское, Марыля училась на медика… Пока снова не началась война.
Старшие Закревские убыли на фронт, Войцех – со своим уланским полком, отец подал рапорт о зачислении в артиллерию, по старой памяти. Марыля тоже не осталась без дела, на фронте без медиков никак. И потерялись следы всех троих. Не писем, не весточек!
Новогрудок заняла Красная армия. Большевики пришли как освободители, защитники от неизбежной немецкой оккупации, но к зиме начались аресты «белополяков», причём брали не только собственно поляков, но и евреев, и белорусов – всех, кого сочли эксплуататорами-угнетателями трудового класса в панской Польше.
Люцину Закревскую предупредила соседка, уборщица в местном НКВД, она слышала краем уха разговор, что учительница в арестных списках. Чему удивляться, жена «белого» военного, вдобавок – мать военнослужащего польской армии, оказавшей какое-никакое сопротивление освободителям, ей просто на роду был написан лагерь. Пани Закревская решила не испытывать судьбу, схватила Миху и Андрюху, той же ночью они отправилась на восток, к дальним родственникам мужа в Нижний Новгород, ныне именующийся Горьким. Границу между присоединённой и старой частью Беларуси семья сумела пересечь без проблем, а в Москве стряслась беда.
На жаркой июньской улочке Успеново Андрей почувствовал озноб, вспоминая ту ночь на Белорусском вокзале. Без документов, с одними только польскими бумагами несуществующего уже государства, они превратились в бродяг. Мама спрятала детей между станционными пакгаузами, а сама отправилась узнавать – как добраться до поездов, следующих в Нижний. Для этого нужно было пересечь весь центр столицы…
Братья тряслись от холода и прижимались друг к дружке, когда услышали частый топот и трель милицейского свистка. Лицо матери буквально на секунду мелькнуло в просвете между стен, едва освещённое тусклыми станционными огнями.
– Сидите тихо! Если схватят, я всё равно вас найду…
Минут через десять издалека донёсся звук одиночного выстрела, а потом юноши отогревались с мороза в жарко натопленной комнате милиции.
Дежурный в это время отчитывал постового, крестьянского вида здорового мужика с винтовкой, только вошедшего в дверь и сипящего от частого дыхания.
– Шмалять-то было зачем, дура стоеросовая?
– Дык в воздух я… Бяжала она… И гоп – пад поезд. Размазала яеусю…
Андрей почувствовал, что внутри него всё снова заледенело и окаменело.