Улан Далай
Шрифт:
Сбоку от окошка с надписью «Касса» стоял Петро и махал рукой.
– Давай сюды! Ты чего один-то? Батя совсем занемог?
– Занемог.
– Беда! А дохтур-то того… лыка не вяжет. Ну, заходи, не робей!
Петро потянул на себя тяжелую деревянную дверь с надписью «Начальник станции» и толкнул за порог Чагдара.
Света в кабинете было меньше, чем в зале: одна лампочка горела под потолочным абажуром, да зеленая лампа на большом, покрытом сукном столе плавала в плотном облаке табачного дыма.
Эх, яблочко,разлюли-люлю,подходи ко мне, буржуй,глазик выколю! —выводил чей-то разухабистый, размазанный, похожий на собачий брех голос под звуки поскуливающей балалайки.
Глазик выколю,другой останется,чтобы знал, дерьмо,кому кланяться!Табак тут курили хороший, фабричный. А еще пробивался запах казенной водки, жареной свинины и каких-то дурманящих цветов. На месте начальника станции сидел Харти Кануков в расстегнутом казачьем мундире с красными погонами, возил вилкой по тарелке, целясь в кружок колбасы.
Я на Волге деловпонаделаю,не забудет матросасволочь белая!Справа от Канукова, положив кудрявую голову на руку, уткнулся лицом в сукно человек в полосатом штатском пиджаке. Другая рука держала пустой тонкостенный стакан с золотыми вензелями. Слева двое матросов в тельняшках подпирали широкими спинами подоконник зарешеченного окна. У одного в руках была балалайка. Он-то и потешал собравшихся частушками.
Эх, яблочкоогородное,прижимай казаков —все народное!А напротив начальственного кресла к столу был придвинут узенький диванчик на высоких гнутых ножках, и на нем полулежала женщина – это судя по вздымающейся под белой черкеской груди и задравшейся выше колен черной юбке женщина. Но вот жесткое лицо с заостренным носом и втянутыми щеками, да и волосы, стриженные по-крестьянски скобкой, говорили за мужчину. Видно, это и была Маруська. Держа на отлете папиросу и откинув голову на спинку диванчика, она задумчиво смотрела в потолок. Грязные тарелки на столе были полны окурков, у массивной ножки выстроилась батарея пустых бутылок. На вошедшего Чагдара никто внимания не обратил, и он стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь обнаружить свое присутствие.
Эх, яблочко,да неспелое,а я девку хочу,да чтоб дебелую!Матрос резко оборвал частушку и пошатываясь, встал.
– Пройдусь до кухни, еще жратвы принесу.
Кануков поднял на него глаза, погрозил вилкой:
– К кухарке не приставай. Она моя жена!
Матрос ухмыльнулся:
– Вам, товарищ военнач, надо работать над собственническими инстинктами. При коммунизме все жены будут общие, читали? По билетам будут нас обслуживать.
– Нет, не так! – возразил Кануков. – Женщина будет свободно выбирать, с кем ей жить.
– Ну вот, может, кухарка на сегодня выберет меня, а? – захохотал матрос.
Вилка со звоном упала на пол. В руке Канукова появился виляющий рыльцем пистолет.
– Ты не забывайся! – прицеливаясь матросу в пах, процедил Кануков. – Кто ты, и кто я!
– А я анархист! И должностей не признаю! – Матрос потянулся рукой к кобуре.
– Козубенко, кончай в бутылку лезть, – резко сказала женщина и вдавила окурок в середину тарелки. Голос был нервный, летающий: вверх-вниз, вверх-вниз.
Козубенко делано вздохнул и потянулся:
– А жалко. Кухарочка тут аппетитная.
То, что увидел и услышал Чагдар за несколько минут, перечеркивало все его представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, что позволено делать и что не позволено. Он понимал, что матрос унизил Канукова, и ему, Чагдару, не стoит быть тому свидетелем. Он нашарил за спиной дверную ручку и попытался тихо выскользнуть. Дверь предательски заскрипела. Кануков, матросы, женщина – все повернули головы и уставились на него.
– Кто такой? – набычившись, спросил Кануков, опуская пистолет. – Кто пропустил?
– Чагдар я. Сын Баатра Чолункина. Вы к нам на хутор приезжали отца в Совет выбирать…
– А-а-а! А сам он где?
– Тут, на лавке под окном лежит. Избил его сильно бакша. За сожженный хурул…
– Вот! – Кануков снова вскинул пистолет и стал тыкать им в Козубенко. – Вы жжете, а страдают невинные люди!
– Лес рубят, щепки летят, – лениво отозвался Козубенко. – Покладите пистолетик, а то вдруг в кого-нибудь невинного ненароком выстрелит.
– Нам бы доктора, – попросил Чагдар.
– Доктора? – переспросил Кануков и посмотрел на спину уткнувшегося головой в стол штатского. – Он спит. Устал очень.
– Сейчас разбудим! – заверила Маруська.
Она протянула короткопалую, цепкую пятерню, потормошила спящего за плечо:
– Товарищ Лазарь, просыпайтесь, золото партии без вас делят!
Штатский тут же вскинул голову, близоруко щурясь и подтягивая к себе зажатый в руке стакан.
– Что? Где?
Все радостно загоготали. Даже Чагдару стало немного смешно.
– Вот зачем нам нужны жиды, – отметил Козубенко. – Чтобы между собой не перестреляться.
– И чтобы лечить вас, идиотов, после того как перестреляетесь, – снова укладывая голову на стол, пробормотал товарищ Лазарь. – Целиться метко не научились, лапотники.
– А вот это уже хамство! – оценила Маруська. – А ну-ка, хлопцы, возьмите его под локотки и к водокачке. Накажем холодным душем! А потом пусть осмотрит больного.
Матросы откровенно обрадовалась предстоящей экзекуции. Лазарь вскочил, замахал стаканом, отбиваясь, но не удержался на ногах и повис на руках у матросов.