Улеб Твердая Рука(др. изд)
Шрифт:
— Я остаюсь, — заявил Анит, — не допущу, чтобы чудище все испортило.
— Кто? Что?
— Твой Маман не сумеет научить их воинскому делу. Это сделаю я. Превращу несчастных земледельцев в настоящее войско, не будь я Анит Непобедимый, великий наставник бойцов!
— Ого! Вот такая речь мне по нраву! — возрадовался юноша. — А как же корабль и товары?
— Обучу их сражаться на славу, — сказал атлет, — тогда стану купцом. Впрочем… не быть мне торговцем, мой мальчик, мне палестра нужна. Все равно вернусь в столицу, как не станет Фоки. Василевсы не вечны…
— Прощайте! Будьте все счастливы! — воскликнул Улеб и ударил веслами по воде. — Держись крепче, Кифа. Мы в Киев проскочим, посрамим степняков. И Улию отобьем у них.
— Прощайте! — кричал им вдогонку Непобедимый.
— Прощайте! — кричали воины-гребцы.
— Прощайте! — кричали «лютые разбойники».
— Хош! Хош! Руся! — кричали ятуки, размахивая меховыми шапками.
Глава XXII
Крохотное суденышко долго плутало в камышовых протоках днепровского лимана, прежде чем выбралось на широкую стремнину. Улеб и его спутница поначалу плохо ориентировались в незнакомых местах. Потом, обретя верное направление, они двигались расторопнее.
Если дул попутный ветер, летели птицей. В часы полного затишья или при встречном ветре приходилось убирать парус и браться за длинные весла, которые хоть и требовали больших усилий гребцов, зато гнали моноксил вверх по реке с достаточной скоростью.
Мускулы Твердой Руки неутомимы. За несколько дней было покрыто весьма значительное расстояние, куда большее, нежели предполагалось.
По ночам делали привалы. Улеб стрелял полночную живность, ловил линей в тине и водорослях заливов. Кифа готовила пищу. Надо признать, делала это отменно. Что ни варила-жарила, все вкусно и выше всяких похвал. Не зря росла при кухне знаменитой константинопольской харчевни. Насытившись и запив ужин чистой днепровской водицей, они тут же засыпали под открытым небом.
Едва брезжил рассвет, снова пускались в путь, не останавливаясь до самого темна.
Порой лысые склоны обоих берегов бороздили извилистые овраги, порою же надвигались и уходили вспять сосновые и смешанные леса. Внезапно и зримо появлялись стада диких животных, они шумно убегали, потревоженные лодкой и людьми, которые, в свою очередь, настораживались от их топота, остерегаясь засады огузов.
В низовьях Днепра кочевники не попадались. Но Улеб и Кифа понимали, что с каждым новым днем увеличивалась вероятность такой встречи.
— Куря не может идти быстро, — говорил Твердая Рука, — его войско обременяет слишком громоздкий обоз. Жилище, женок, детей, пожитки, скотину — все они тащат за собой. И оседают подолгу.
— Скоро река кончится, а их не видно, — вторила Кифа.
— Славута нескончаем.
— А мучениям нашим будет конец?
— Достигнем порогов, за ними, должно, дней десять, и Киев.
— Боже милостивый! — всплеснула она руками. — Мы, оказывается, еще на порог не ступили.
— Пороги — то каменные заборала в воде. Они нам всего опасней.
— Ты видел их?
— Нет. Но слышал про них от Велко. Мой побратим невольно ходил сюда с греком-купцом на торг. Велко все видел и мне сказал, а я запомнил. Как начнутся каменья, станем в иных местах подниматься в обход, посуху, волоком.
— Ты у меня самый сильный, тебе моноксил волочить невелик труд. И я помогу, мой рыцарь.
— Сколько раз просил, называй меня человеческим именем!
— Улеб, Улеб, — сказала она, — тебя зовут Улеб из Радогоща.
— То-то.
Улеб размеренно греб, упираясь ногами в смолистые упруги, откидываясь назад и наклоняясь вновь, и убегали из-под лопастей весел пенистые водовороты, будто нанизывались на стремительный след, как бусинки на нить.
Ему радостно было видеть Кифу рядышком, неотлучно. За эти дни он изучил милые черты ее личика так хорошо и подробно, что и во сне они чудились ему явственно, и потому сновидения были легки и приятны.
Кифа всем своим существом впитывала неизменную нежность, исходившую из глубины его светло-серых глаз. Она любовалась ловкостью и совершенством его крепкого тела, не знавшего лени и устали, всем его мужественным обликом, в котором, однако, нет-нет да и проскальзывало нечто наивно-детское, умилявшее ее.
Это взаимное теплое чувство гасило в душе Кифы тлеющий страх перед круто повернувшейся судьбой, подавляло редкие вспышки памяти о минувшем, ту щемящую сердце боль, какая неизбежна для всякого, кто навсегда расстается с родным домом.
Одновременно пугающим и манящим казалось ей будущее. Улеб, благородный витязь из неведомого ей племени уличей, и есть ее настоящее. Нет, не раскаивалась певунья, что добровольно ушла за ним на край света. Все ей было ново и интересно.
— Улеб! — Кифа звонко рассмеялась. — Улеб, ворчун из преисподней!
— Ладно тебе, — сказала он ласково, — сама-то сущий чертенок на мою горячую голову.
— ОЙ, горячий какой! Горим! — Она черпала за бортом воду и со смехом брызгала в дружка.
— Опрокинемся! Да уймись ты, глупенькая, накличешь еще печенегов.
Напоминание о действительности мигом остудило девушку. Личико ее сделалось серьезным, она пригладила мокрыми руками разметавшиеся иссиня-черные волосы, молча взяла малое весло и, устроившись на корме, принялась выравнивать курс челна, устремив вперед пристальный взор.
В Днепре такое обилие рыб, что на широкой его поверхности расходились круги и слышались громкие всплески, будто плыли впереди, по бокам и сзади лодки целые подводные хороводы русалок, которые шаловливо высовывали из глубины ладони и хвосты и шлепали ими по речной глади.
Безветрие. Истома. Жарко. Бесконечная россыпь ослепительных бликов на голубой скатерти реки. Вкрадчивое, жалобное повизгивание деревянных уключин. Ровное дыхание неистового гребца. Почти беззвучный однообразный напев на устах юной ромейки.