Улей Хеллстрома
Шрифт:
– Куда яснее. – И, с ощущением растущей внутри пустоты, Перуджи подумал: «Что, если и я исчезну?» – Ему казалось, что он знает ответ на этот вопрос, и он ему не нравился.
– Я свяжусь с нефтяниками и посмотрю, что они могут сделать, – сказал Шеф, – но только при условии, что это не бросит на нас подозрения. Знание того, где работают люди Хелльстрома, не кажется мне слишком важным на этой стадии.
– Что, если он откажется вести переговоры? – поинтересовался Перуджи.
– Выкладывай все карты на стол. За нами будет Совет и его силы.
– Но они же…
– Да, они могут забрать все и бросят нам кость. Но уж лучше кость, чем ничего.
– «Проект 40» вообще может оказаться пустышкой.
– Ты сам не веришь этому, – сказал Шеф. – И твоя работа доказать то, что мы оба знаем. – Шеф громко прокашлялся. – Пока у нас нет доказательств, у нас нет ничего. У них там может быть секрет, который может стать концом мира, в чем мы уверили Совет, но мы не можем ничего предпринимать, пока нет доказательств. Сколько раз я должен повторять это?
Перуджи потер левое колено, ушибленное им об осветительный прибор в студии Хелльстрома. «Несвойственно Шефу повторяться по нескольку раз. Что же происходит там, в офисе? Уж не пытается ли Шеф дать ему понять, что не может говорить открыто?»
– Вы хотите, чтобы я нашел удобный предлог, как нам выпутаться из этой ситуации? – спросил Перуджи.
В голосе Шефа прозвучало явное облегчение:
– Только если тебе, мой мальчик, это покажется правильным.
«Кто-то находится рядом с ним, – понял Перуджи. – И этот кто-то – важная шишка, пользующийся некоторым доверием, но кому нельзя все рассказывать. – Как бы он ни пытался, Перуджи не мог найти никого, кто бы подходил под эти условия. – Шеф, должно быть, совершенно непонятно, что у его агента нет намерения выходить из игры. Но он пытался вытянуть из меня это предложение. Это означало, что тот, кто сейчас находится в офисе Шефа, слышал весь их разговор. Скрытый смысл этого послания выдавал предельную степень осторожности, с которой стали действовать в Центре. „Звонок из верхов“. Насколько же влиятелен этот Хелльстром?»
– Можете ли вы сказать что-нибудь о тех мозолях, на которые мы, возможно, наступаем? – спросил Перуджи.
– Нет.
– Разве нельзя знать, не имеет ли Хелльстром чисто политических мотивов – крупные взносы в партийную кассу или что-нибудь в этом роде, а может, например, мы суем нос в дела другого агентства?
– Ты начинаешь вникать в суть проблемы. Как она видится мне, – заметил Шеф.
«Значит, рядом с ним сейчас кто-то из другого агентства, – подумал Перуджи. – Это означает только одно: кто-то из окружения Шефа, но работающий и на другое агентство. И, следовательно, либо Хелльстромом заинтересовались два агентства, либо „Проект 40“ был продуктом этого другого агентства, и заинтересованные стороны, возможно, будут мешать друг другу, если они сильно растревожат этот Улей.
– Я вас понял, – сказал Перуджи.
– При встрече с Хелльстромом, – начал Шеф, – не упоминай об этой другой возможности. Предоставь это сделать ему самому.
– Понятно.
– Конечно, я надеюсь на тебя – это и в твоих, и в моих интересах.
– Могу я позвонить сегодня вечером?
– Нет – если только у тебя не появится что-нибудь новенькое. Однако свяжись со мной сразу же после встречи с Хелльстромом. Я буду ждать.
Перуджи услышал, как связь на том конце отключилась. Он отсоединил шифровальное устройство и положил телефонную трубку на место. Впервые в своей жизни Перуджи ощутил то, что чувствуют старые агенты. «Очень хорошо сидеть дома, в безопасности, а я должен отправиться рисковать своей головой, зная, что никто и пальцем не пошевелит, если меня схватят!»
33
Из записей Тровы Хелльстром:
«Во что бы то ни стало мы должны избежать попадания в то, чему мы дали название „термитной ловушки“. Мы не должны слишком походить на термитов. Эти насекомые, служащие нам образцом выживания, идут своим путем, а мы – своим. Мы учимся у них, но отнюдь не рабски копируем.
Термиты, не способные покинуть защитные стены своего муравейника, рождаются в мире, который является полностью самообеспеченным. То же должно быть и у нас. Все общество термитов охраняется воинами. И этому тоже должны следовать мы. Когда муравейник подвергается атаке, солдаты знают, что их могут выбросить за стены муравейника и оставить там сражаться, чтобы ценой их жизни выиграть время для создания другими непреодолимой обороны. Так должны поступать и мы. Но муравейник погибает, если погибает королева. Мы не можем позволить себе быть такими уязвимыми. Семена нашего продолжения посажены во Внешнем мире. Им нужно быть готовыми к самостоятельному существованию, если наш муравейник погибнет».
Возвращаясь по длинной, идущей под уклон первой галерее в Улей, Хелльстром пытался уловить знакомые звуки, которые наполнили бы его спокойствием: в Улье все в порядке. И не мог. Улей оставался единым организмом – он функционировал, но чувство сильной тревоги насквозь пропитало его. Это было в природе Улья: коснись одной его части, и отреагируют все клетки. Нельзя было отбросить химический характер его внутренних коммуникаций. Обычные работники в случае серьезной опасности выделяли феромоны, внешние гормоны, которые разносились по всему Улью. Фильтры Улья работали в минимальном режиме для экономии энергии. И потому все работники вдыхали эти феромоны, разделяя таким образом общее беспокойство. Уже появились признаки того, что если предоставить этот процесс самому себе, то скоро это может оставить глубокие или даже нестираемые следы на сознании всей общности.
Праматерь однажды предупреждала его:
– Нильс, Улей может учиться так же, как и ты сам. Общность может учиться. Если ты не сможешь понять, чему Улей учится, это может привести к гибели всех нас.
«Чему же Улей учится сейчас?» – спросил себя Хелльстром.
Поведение Фэнси указывало на что-то исходящее из самых глубин Улья. Она говорила о роении. Но было ли роением это? Они работали в течение больше чем сорока лет, чтобы задержать роение. Не было ли это ошибкой? Фэнси обеспокоила его, и теперь он безуспешно пытался найти ее. Ей полагалось участвовать в съемках, но там ее не было, а Эд понятия не имел, где ее искать. Салдо успокоил его, уверяя, что Фэнси находится под постоянным наблюдением, но не заглушил все тревоги Хелльстрома. Может ли Улей произвести естественную праматерь? Фэнси вполне могла подойти на эту роль. Что может сделать Совет, если это случится? Следует ли отправить Фэнси в чан во избежание риска преждевременного роения? Ему была ненавистна мысль потерять Фэнси – эту превосходную линию крови, которая произвела на свет уже столь многих полезных для Улья специалистов. Если бы только удалось подавить при воспитании эту ее неуравновешенность!
Если только это была неуравновешенность.
Хелльстром подошел к бетонной арке, ведущей на двухуровневый пункт питания, и увидел, что Салдо, как и было приказано, ждет его. На Салдо можно положиться. Это обрадовало Хелльстрома. Он понял, как сильно стал зависеть от этого молодого человека. Ничего не говоря, Хелльстром подошел к Салдо. Они вошли в пункт питания, взяли еду с конвейера, налили бульон из общего для всех чана. Хелльстрому всегда доставляло большое удовольствие есть пищу обычных работников. Такого удовольствия он не получал от дополнительной пищи для руководителей Улья. Она способна была увеличить в два раза продолжительность жизни, но в ней отсутствовал один ингредиент, который Хелльстром называл «объединяющая сила».
«Иногда мы нуждаемся даже в самом незначительном общем знаменателе», – подумал он. Никогда эта мысль не была настолько очевидной, как во времена кризиса.
Салдо просигналил, что ему не терпится перейти к изложению дела, но Хелльстром жестом велел подождать, понимая, что ему просто хочется оттянуть как можно дальше узнавание плохих вестей. Хелльстром неожиданно ощутил всю хрупкость Улья. Одомашненный мир, который они искали для человечества, теперь казался всего лишь готовой расколоться хрупкой яичной скорлупой. Все это выглядело так ясно и твердо в «Руководстве по Улью» и неустойчиво на практике. Как он ни пытался отыскать в «Руководстве» подсказки, но этого не удавалось…