Улица Чехова, 12
Шрифт:
Так проходили годы. Но за всей вроде бы бурной жизнью Михаила Федоровича стояла тень правительственной опалы и полицейского надзора, с одной стороны, и тень отчужденности, непонимания, а порой и осуждения — с другой: родственников и друзей казненных или гниющих в сибирских рудниках декабристов. Сегодня, с дистанции полутора столетий, мы можем с горечью понять, сколь тяжким было положение Михаила Федоровича, но современники видели это не всегда.
В 1841—1842 годах он серьезно болел. Герцен, навестивший Орлова, в январе 1841 года писал: «Он угасал. Болезненное выражение, задумчивость и какая-то новая угловатость лица поразили меня; он был печален, чувствовал свое разрушение, знал расстройство дел — и не видел выхода...»
19 марта 1842 года Михаил Федорович Орлов
С. П. Шевырев написал некролог об Орлове, который был высоко оценен Чаадаевым, однако статью не пропустила цензура. По этому поводу А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому: «Здесь, как слышно, болярин-цензор, не пропустив статью Шевырева, назвал Михаила Орлова каторжным». В результате чуть ли не единственным откликом на кончину Орлова в прессе было небольшое сообщение в «Бюллетене» Московского общества испытателей природы.
Узнав о смерти Орлова, Герцен, находившийся в новгородской ссылке, сделал 25 марта в своем дневнике такую запись: «Вчера получил весть о кончине Михаила Федоровича Орлова. Горе и пуще бездейственная косность подъедает геркулесовские силы, он верно прожил бы еще лет 25 при других обстоятельствах. Жаль его... С моей стороны я посылаю за ним в могилу искренний и горький вздох; несчастное существование оттого только, что случай хотел, чтобы он родился в эту эпоху и в этой стране».
Михаил Федорович Орлов похоронен на старом Новодевичьем кладбище, у Смоленского собора, рядом с Екатериной Николаевной, пережившей его на сорок три года. На полированной черной гранитной плите выбита надпись: «Генерал-майор Михаил Федорович Орлов. Родился 25 марта 1788 года. 19 марта 1814 года заключил условие сдачи Парижа, Скончался 19 марта 1842 года».
ШКОЛА ИСКУССТВ
Часто в жизни и в истории все оказывается теснейшим образом переплетено, образуя причудливые, порой неожиданные связи, пересекаясь в совершенно непредсказуемой точке. Михаил Федорович Орлов, стоявший у истоков московского художественного образования, естественно, не мог знать того, что сегодня известно нам: дом, где он руководил делами Художественного класса, два десятилетия спустя станет адресом рисовальной школы, представляющей еще одну ветвь подготовки рисовальщиков. Речь идет о прикладном направлении. Если из класса, созданного Орловым и его единомышленниками, вырастет Училище живописи и ваяния, то эта рисовальная школа станет составной частью художественно-промышленного училища, прародителя сегодняшнего московского вуза, по традиции часто называемого Строгановкой.
В роковом 1825 году, незадолго до восстания декабристов, граф Сергей Григорьевич Строганов открыл в Москве рисовальную школу. Род Строгановых, один из богатейших в России, имел давние связи с развитием искусства, многие Строгановы были обладателями обширных коллекций картин и предметов искусства, богатейших библиотек.
С. Г. Строганов, предполагая открыть школу на собственные средства, мыслил ее бесплатной и, что особенно важно, желал видеть в числе ее учеников крепостных: «Сие заведение имеет целью ремесленников, подмастерьев, мальчиков и детей бедных родителей (свободного и крепостного состояния), без всякой со стороны их платы, обучить начальным правилам практической Геометрии, Архитектуры и разным родам рисования».
«Школа рисования в отношении к искусствам и ремеслам» начала работу осенью 1825 года в доме на Мясницкой (ул. Кирова, 43) — замечательном творении архитектора Ф. И. Кампорези,— выстроенном в конце XVIII века. По списку учеников, переведенных во второй класс в 1826 году, можно подсчитать, что из 34 учеников семеро были крепостными, большинство предназначалось к живописному,
Начинание Строганова было очень своевременным и вытекало из объективных потребностей развития капиталистических отношений и соответственно роста промышленности, одним из центров которой становилась Москва. Пришло время, когда чрезвычайно расширились потребности в предметах искусства, в том числе прикладного, причем нужны были не только уникальные и дорогостоящие произведения мастеров, но и доступные ремесленные изделия. Вот колоритная записка смоленской помещицы Свиступовой, никогда не бывавшей в Москве, содержащая просьбу привезти ей оттуда «кружев английских на манер барабанных (брабант-ских.— Е. X.), маленькую кларнетку (лорнетку.— Е. X.), так как я близка глазами, сероги писаграмовой (серьги филигранной.— Е. X.) работы, а для обстановки комнат картин тальянских на манер рыхвалеевой (Рафаэле-вой.— Е. X.) работы на холстинке и поднос с чашечками, если можно достать с пионовыми цветами. Еще не забудьте,— добавляет она,— почем животрепещущая малосольная рыба фунт». Эта записка, написанная в глубокой российской провинции малокультурной домоседкой-помещицей, несмотря на свою курьезность, очень показательна.
Россия никогда не была бедна талантливыми самоучками, однако время диктовало необходимость профессионального художественного образования, не только в сфере академической живописи и ваяния, но и применительно к нуждам растущего мануфактурного производства.
В начале 30-х годов в числе учеников школы был будущий архитектор и академик И. А. Монигеттт* (крупнейшая его работа — проект здания Политехнического музея в Москве); в семье Монигетти воспитывался известный писатель Д. В. Григорович, также посещавший занятия рисовальной школы. В своих «Литературных воспоминаниях» он писал, что при поступлении в инженерное училище экзаменаторы отметили его прекрасную подготовку, чему он был обязан строгановской школе.
«Журнал мануфактур и торговли» в 1830 году писал, что школа Строганова «есть из лучших в Европе», а собранные в качестве учебных пособий «коллекции моделей, рисунков весьма примечательны... Заведение его примером своим поощрило и других».
Действительно, в 1833 году при дворцовом архитектурном училище было открыто мещанское отделение, где дети беднейших московских мещан и сироты должны были учиться на рисовальщиков для мануфактур.
Здесь нам придется сделать вынужденное отступление в сторону, вернуться на несколько десятилетий назад, чтобы понять, откуда ведет начало Московское дворцовое архитектурное училище.
В XVI—XVII веках подготовка мастеров-строителей на Руси сосредоточивалась прямо на стройках, где под руководством мастеров постепенно, иногда в течение полутора десятилетий ученики постигали секреты мастерства, начиная, как правило, с простого каменщика или плотника. При Петре I начали возникать «архитектурные команды» во главе с опытными архитекторами; вся команда состояла на государственной службе и получала заказы на постройки.
Наиболее известной из московских команд была команда архитектора Д. В. Ухтомского, автора знаменитой колокольни Успенского собора в Троице-Сергие-вой лавре, Красных ворот в Москве (не сохранились), Сенатского дома в Немецкой слободе. В 1749 году он получил разрешение на открытие школы и помещение для команды в доме близ Охотного ряда. Школа существовала до 1764 года.
Воссоздана она была в конце 1780-х годов М. Ф. Казаковым, окончившим, кстати, школу Ухтомского в 1760 году с чином «архитектуры прапорщика».
Не оставляя своего великого архитектурного труда (здание бывш. Сената в Кремле, Московский университет, дом бывш. Дворянского собрания и т.д.), Казаков становится директором училища и размещает его в собственном доме близ Мясницкой улицы. В начале XIX века оно переводится в Кремль, в помещение Сената.
Среди воспитанников училища были такие выдающиеся архитекторы, как О. Бове, Ф. Соколов, И. Его-тов, Е. Тюрин, М. Быковский и другие.