Улица До свидания
Шрифт:
Осторожно я надел на него намордник, и он моментально из него высвободился. На обычной бельевой веревке я гордо повел его через гай, все больше сомневаясь, кто же кого ведет. На узком мосточке через овраг мы с ним окончательно смешались: ни вперед, ни назад – и я понял, что боимся мы с ним друг друга одинаково. Дома я надел на него ошейник с цепью, и он, зацепив ремешок за низкий штакет, тут же из него вылез. Пришлось затягивать чуть не до хрипа…
Разморенные, мы возвращаемся с тетей Лелей с пляжа, за два квартала слыша басистый лай нашего красавца. Росточком Мухтар не вышел, зато
– А-ну, а-ну, покажись!.. – дядя Даня, возвращаясь с улицы, заставляет меня продемонстрировать загар. – О-о-о!.. О-о-о!..
– Даня! Опять возом ехал?! – Леля указывает на распахнутую настежь калитку.
Сникая, он поворачивается и, волоча ногу, тяня на себе повисшую руку, ковыляет со своей палкой назад.
***
– Мама, мы сейчас сходим в магазин и вернемся. Только ты сиди, не вставай, хорошо?..
– Ты считаешь, ее можно оставить одну? – спросила жена, когда мы вышли на воздух.
– Давай не загадывать, – ответил я. – Я могу утром приехать. А надо будет, сегодня останусь.
Вернувшись, мы снова нашли ее на полу, только теперь не в коридоре, а в комнате. Ей казалось: может идти. А встала – опять зашатало и опрокинуло.
– Все-таки что-то у нее с головой, – сказала жена.
– Да нормально у нее все с головой, – я даже думать не хотел об этом. – Мама, у тебя сейчас где-нибудь болит?
Я вдруг осознал, что не могу ее понять. Не понимаю свою мать, сидящую напротив меня за столом, указывающую рукой в грудину и говорящую: «Ноги…». Ни – в каком месте ноги, ни – что изменилось в прежних ее болях, она сказать не могла.
– Ты упала от боли?
– От слабости.
Я вспомнил: вчера она говорила, что вообще не хочет есть. И возможно, не ела, и не только вчера.
– Я сплю по три часа. Не могу уснуть.
– Почему?
– Болит.
– Что болит?
– Всё. Ноги, грудь.
Если она все-таки ползала в магазин после того падения, может быть, действительно что-то произошло вчера? Что? Микроинсульт? Но ничего же не отнимается, просто болит. «Просто»…
Несмотря на мутноватый взгляд, что-то она пожевала вместе с нами. Проглотила вложенное в ее руку обезболивающее.
– Я съезжу с Мариной домой и вернусь, тебе в туалет не надо?..
Через три часа, с замиранием сердца открывая дверь, я обнаружил ее сидящей на прежнем месте, в той же позе.
– Будем ложиться?
– У меня все болит.
– Ну, хочешь, еще посидим, кино посмотрим?
– Марина там, спит? – она показала на занавеску, разделявшую комнаты.
– А ты разве не помнишь, что мы с Мариной уехали? Я вернулся один.
Кино называлось «Я есть». По Токаревой.
– Я помню эту собаку, – сказала мать, – когда она ее зовет: «Собака!..», а девочка оборачивается… Она ей грозит: «Собака!..», и девочка улыбается…
Самостоятельно она не могла сделать ни шагу, только опираясь на меня. Я помог ей лечь на другой бок, не на тот, на какой она могла улечься сама и на котором так плохо спала, и, повернутая лицом к стене, она затихла.
Пару раз среди ночи мне
– А когда я тебя ночью зову, ты меня сразу слышишь? – спросила она поутру.
Я растерялся:
– А я сразу прихожу?
– Сразу.
– Ну, так как же я прихожу, если не слышу?.. Что это на тебе за одежка? «В лес, на субботник»?..
– Я Марине вчера обещала выкинуть…
– Что за одеяло?
Заставив ее стянуть с себя то, что на ней было, я помог ей облачиться в чистое. Вычуханное одеяло, такие же простынь и пододеяльник ушли в кучу, предназначенную для мусорного бака. Из дивана в моей комнате был извлечен просторный и легкий синтепоновый спальник, а из ее шкафа – новенькое постельное, которого там хватало. Напичкав ее таблетками (поливитамин, анальгетик, кое-что для мозгов, кое-что «для настроения»), я занялся ее ногами. Осторожно и не без боязни вслушиваясь в ее запах, углубляясь в кожу на дряблом теле, втирая мазь в ее спину и зад, я не нашел ничего отталкивающего. «Это моя мать…», и все. Больше ничего. Я чувствовал растерянность ее тела, которому помогали (еще какое-то слово между «которому» и «помогали»…). Отголоском какой-то старой, очередной из моих депрессий возникло в моей голове: «Зачем жить?..» – только для того, чтобы прозвучало в ответ: «Вот за этим… Ты нужен. Жизненно».
– Когда я услышала в туалете… подслушала, что у меня самые красивые ноги в отделе, я чуть не упала. «У Липы»… Представляешь?.. Правда, по местным меркам ноги мои считались тонковатыми. Прихожу домой, говорю Гарику: ты знаешь, что я услышала? Что у меня красивые ноги. «Да, – говорит, – ножки у тебя, что надо». Я чуть не набросилась на него: так что ж ты молчал!..
Слушая ее, я стараюсь помягче втирать мазь в синеву под коленями и на лодыжках, в эту дряблость бедер.
– А я тебя ночью «Гарик» звала?.. Да?..
– Ну, пока Гарик придет… я все же быстрее…
Смеется:
– Говорят, смехом лечат. А я вот всю жизнь смеюсь, смеюсь…
– Ты говорила, спишь по три часа, а сегодня вон…
– Я же всю прошлую ночь на полу пролежала…
– Как?! Разве ты не вчера упала?!
– Нет… Всю ночь проползала. Из кухни в прихожую. Думала кого позвать через дверь. Один раз получилось, встала. Обрадовалась, и тут же снова упала. Однажды прикорнула, а так всю ночь – лежала, сидела… С тех пор, как тебе звонила и все было хорошо…
– Все же, где у тебя болит не так, как раньше?
– Во дворе пожаловалась, что с ногами совсем плохо, говорят, а сын что же? Одна: на черта она ему нужна? Другая: может, врача вызвать. Ты вон врача вызывала? Вызывала. Ну что, пришел? Пока нет. Вот и молчи. О-о-о, говорю, у меня сын. У меня сын… Оно тебе надо, со мной возиться?..
Вот так начатый, пройдет этот бесконечный день, в ее стонах, кряхтении и бессильных слезах, не оставив в душе ничего кроме беспросветности… А среди ночи, только усну, раздастся в темноте мое имя… И так неохота вставать!.. «А тогда зачем ты здесь?»