Улица генералов. Попытка мемуаров

На мой взгляд, каждый нормальный человек способен написать одну книгу — книгу о своей жизни. И если жизнь его была интересна, полна драматических, трагических событий, то может получиться хорошее литературное произведение. Сколько я знал авторов одной книги или авторов одного пронзительного автобиографического рассказа, а дальше — все, что они ни писали, было из рук вон плохо. В советские времена мемуары любили писать золотопогонные военачальники. Естественно, писали не они, писали за них, но они все-таки что-то диктовали машинистке или рассказывали литобработчику. По каким-то своим делам мне нужны были факты из биографии Буденного, я раскрыл его книгу и, помнится,

восхитился фразой: «На правом фланге, впритык к моей армии, хорошо сражалась 5-я дивизия под командованием Николая Щорса». Я даже несколько завелся: дескать, соображает ли уважаемый Семен Михалыч, что он рассказывает? И как он мог знать, при тогдашней примитивнейшей связи, когда он плохо контролировал свои эскадроны, что происходит у соседей? Ну, лихой красный конник с унтер-офицерской прямотой просто писал (диктовал, рассказывал) то, что ему приказывали. Например, в его книге не было ни единого слова о 2-й конной армии и ее командарме Миронове. Зато он обязан был упомянуть всех официально признанных героев Гражданской войны.

Между прочим, если уж речь зашла о мемуарах. Однажды я был в квартире у Буденного, в знаменитом правительственном доме на улице Грановского. Квартира, по тогдашним понятиям, показалась огромной, но больше всего меня поразила отдельная комната, в которой стоял только стол, а на нем — пять телефонов. Один из них — красный.

Видимо, все-таки ждал маршал звонка по кремлевской вертушке, чтоб седлать коней на штурм американского империализма.

Спрашивается: ну чего я прицепился к Буденному? Ведь на Западе существует серьезная мемуарная литература, и много можно узнать любопытного, читая воспоминания бывших президентов и бывших премьер-министров. Правда, до сих пор я размышляю над словами маршала Петена, человека очень сложной судьбы. На вопрос, почему он не пишет мемуары, старый маршал ответил: «Я никогда их не буду писать, ибо мне нечего скрывать».

А уж казалось бы… Впрочем, когда есть что скрывать, тогда можно смело брать на вооружение фразу товарища Буденного: «На правом фланге хорошо сражалась…» и далее по тексту.

Итак, повторяю: каждый нормальный человек способен написать книгу о своей жизни. Кроме профессиональных писателей. Ибо писатель, скажем так мягко, не совсем нормальное существо, и в каждую книгу, чему бы она ни была посвящена, он вкладывает часть своей биографии. А если он решится рассказывать лишь о себе любимом, то все равно фантазия уведет его в сторону и он напридумает такое, чего отродясь не бывало, а главное, сам в это поверит. Писатель одновременно живет в двух мирах: реальном и том, который строит в своем воображении. И естественно, что с годами грань между этими мирами стирается.

— Вася, ты же тогда сказал, — говорю я Аксенову…

— Я? Это? Да никогда ничего подобного не говорил! — возмущается Аксенов.

А потом на моем вечере он рассказывает про меня красочную историю и очень удивляется, что я ее не помню.

А я не помню.

Однако все это лирические отступления. И уж не знаю, почему меня занесло в сторону. (Боюсь, что если начну писать мемуары, то меня будет заносить во все стороны.) А хотел я всего-то объяснить, почему я начал книгу с рассказа. Дело в том, что половина моих книг написана от первого лица, и после выхода каждой мне приходилось оправдываться перед близкими людьми — мол, никакой такой истории с женским полом у меня не было, а людям неблизким объяснять, что нет, ребята, не играл я в футбол, не служил в разведке, не награждали меня тайно Золотой звездой Героя Советского Союза, не кончал я жизнь самоубийством и т. д. Последний мой роман, «Тень всадника», вызвал множество вопросов, но тут я нашел универсальную форму ответа: «Посмотрите на меня внимательно. Я похож на короля Швеции маршала Бернадота?» После чего вопросы автоматически отпадали. Так вот, рассказ «Улица генералов» — единственная моя автобиографическая вещь. Там масса точных деталей, и все эпизоды с генералами, и в Москве и в Камышлове, не придуманы, все это было со мной. И главное — интонация, она очень важна для меня. Самое большое количество книг за всю мою жизнь я прочел до пятнадцати лет, в читальном зале Ленинской библиотеки, и тогда мне казалось, что у каждой хорошей книги — своя музыка, я просто слышал мелодию. Когда я отважился сам стать писателем, то поначалу полагал, что мастерство писателя заключается в том, чтоб найти музыку. Потом понял, что писательское мастерство — в другом: в точности деталей, сложности характера и прочее, и прочее. И лишь когда соблюдено все это прочее, непроизвольно возникает музыка. В общем, лишь в «Улице генералов» я нашел мою мелодию.

Все это я говорю, честно глядя в глаза читателю. А читатель меня оборвет: дескать, что вы нам голову морочите, в вашей самой автобиографической вещи герой — профессиональный фотограф и живет в Сан-Франциско. Вы действительно увлекались фотографией?

Отведя глаза в сторону, отвечу, что фотоаппаратом никогда не пользовался, не умею ни наводить, ни нажимать, и в Сан-Франциско был всего два раза, проездом, и почему я все это напридумал, понятия не имею, черт попутал, но тем не менее повторяю: «Улица генералов» — это моя автобиография, рассказ, в котором я нашел наиболее близкую мне мелодию.

Читатель горестно всплеснет руками и задаст риторический вопрос:

— Ну как после того, что вы тут нагородили, можно верить писательским мемуарам?

И будет абсолютно прав. Или абсолютно не прав. Ибо я сам верю тому, что пишу. Перефразируя знаменитые слова Льва Николаевича Толстого, можно сказать: все было так, как должно было быть, даже если было по-другому.

Как говаривал древнегреческий классик, рассказ должен быть бесхитростным и правдивым.

Я родился и вырос на улице, где в одном лишь доме жили простые советские граждане. Следом за нашей трехэтажкой во всех остальных зданиях, вроде бы цивильных по виду, размещались военные учреждения, а на другой стороне, занимая весь квартал, возвышался огромный многоэтажный серый сундук. Прислонившись к сундуку, как раз напротив моего дома, выстреливала в небо прямоугольная башня, тогда, наверное, самая высокая в Москве. Многоэтажный сундук и башня были облицованы толстущими плитами гранита. Думаю, что если бы этим гранитом перегородили все дороги на наших западных границах, то не прошли бы танки Гудериана, а плит было достаточно, чтобы вообще закрыть границу наглухо.

Впрочем, возвели сей архитектурный шедевр до моего рождения, а когда я подрос, моим мнением никто не поинтересовался.

К центральному подъезду можно было подняться по гранитной лестнице, по обеим сторонам которой, за гранитными колоннами, возвышались постаменты. На постаменте слева — Ленин. Справа — Сталин. Вот из какого металла их отлили, мне не докладывали. И еще к центральному подъезду вели, с бульвара и с улицы Грицевец, пологие широкие гранитные дороги с гранитным парапетом (в нашем квартале, к великой радости Гудериана, на граните не экономили), и по ним предпочитали топать и служившие в здании офицеры, и обыкновенные прохожие. Эти гранитные Пикадилли, с подъемом и спуском, будут занимать фундаментальное место в моем бесхитростном повествовании.

Естественно, ни на одном доме, и даже у центрального входа, не было вывески, однако все пионеры на улице Маркса — Энгельса и все уркаганы в проходном дворе на Грицевец хорошо знали, что серый гранитный сундук с высоченной башней не что иное, как Генеральный штаб Красной армии.

Тогда хватит темнить, скажут мне, все равно старые москвичи помнят, как называлась эта улица. А я отвечу: «Фиг вам с маслом, я воспитан в советском духе и военных тайн не выдаю». Старые москвичи, конечно, помнят. Да они почти все вымерли. Название улицы генералов менялось трижды. Нынешних москвичей спроси, какие переулки раньше были Грицевец и Маркса — Энгельса, — они и рот разинут. Так что — нет и нет, болтун — находка для шпиона, а враг не дремлет!

…Между прочим, работая долгое время в самом известном вражеском логове, я с удивлением наблюдал, что враг еще как дремлет, и не просто дремлет, а похрапывает со свистом на жирной зарплате. Порой приходилось врага расталкивать, дескать, мистер, протрите глаза, стряхните пыль с ушей, вон что в мире творится! Сенкью вери мач, благодарила вражина и чесала прямиком в кантину на ланч.

В моем солидном возрасте очень трудно сохранить плавность повествования. Выскакивают воспоминания, уводят в сторону. Какие-то мелочи, как колючие кусты, цепляют за ноги. Попробуем пойти напролом по хронологии.