Улица генералов. Попытка мемуаров
Шрифт:
Все материалы отдела шли в набор за моей подписью, но сначала они попадали в корректуру, корректура правила красным карандашом, и я с ужасом убедился, сколько грамматических ошибок я пропускаю.
Вообще, мне многому надо было учиться. Кроме литературы я хорошо знал классическую музыку, а вот кино и театр — на уровне среднего московского интеллигента. Тут мои подшефные профессионалы мне здорово помогали: Света Бахметьева регулярно водила на просмотры в Дом кино, а Вера Максимова — по театрам.
Я так подробно рассказываю о «Московском комсомольце», потому что работа там была важным этапом в моей жизни, позволила мне поближе разглядеть партийную и комсомольскую верхушку, немного понять механизм ее власти. Например, я присутствовал на закрытой встрече Московского горкома партии с руководителями творческих союзов и был поражен хамством и грубостью
Однажды главный редактор, Михаил Алексеевич Борисов, сказал: «Завтра поезжай на Старую площадь, в обком партии. Там тебе всё объяснят». И с не свойственной ему просительной интонацией добавил: «Постарайся, Толя». Я прихожу в указанный на пропуске кабинет, меня сажают за пустой стол, дают пачку бумаги, ручку и говорят: «Скоро День советской молодежи. Надо составить приветствие от Московского обкома партии. В нем должно быть то-то и то-то. А вы, молодой писатель, постарайтесь, чтоб получилось красочно». Я честно пыхтел целый день, написал два варианта, которые были моментально забракованы. Больше меня из обкома партии не тревожили.
По поводу просительной интонации главного редактора. Он был типичный номенклатурщик (после «Московского комсомольца» ушел на повышение — директором спорткомплекса «Лужники»), средненький редактор, но совсем не глупый администратор. Несмотря на свойственный тогдашнему комсомольскому руководству антисемитизм, держал на должности ответственного секретаря человека с шокирующей фамилией Шляхтерман. Почему? Со Шляхтерманом он был спокоен — тот ни малейшей идеологической ошибки не допустит.
По традиции каждый зав. отделом должен был по очереди писать передовицы. Никто не отказывался, ибо за них хорошо платили плюс какие-то выигрышные очки начисляли в отделе кадров. Юра Изюмов, зав. отделом рабочей молодежи, давал мне наглядные уроки: «Для передовой статьи необходимы три вещи — подшивка старых газет, ножницы и клей. В старых газетах находишь нужные фразы, вырезаешь их и наклеиваешь в определенном порядке. Всё».
Но я не мог такого себе позволить, я начинал писать и… застревал на половине первой фразы. Борисов довольно скоро убедился, что я абсолютно не способен писать официоз. Однако по поводу меня звонили из обкома, и он старался угодить начальству…
Я проработал в «Московском комсомольце» полтора года. И ни одной передовицы не осилил. Зато мне удавались критические статьи. Кажется, в истории советской журналистики не было ни одного фельетона про МХАТ. Кроме моего. МХАТ поставил пьесу о жизни современной молодежи. Не помню ни названия, ни ее автора. Я написал ехидную разгромную рецензию. И Борисов ее напечатал. Шляхтерман бегал по коридору и стонал: «Какая же это рецензия? Это фельетон! Разве можно так нападать на МХАТ, храм театрального искусства?» А Борисов победно усмехался: дескать, подумаешь, храм. Вот мы какие смелые!
Явно с подачи Борисова меня пригласили в горком комсомола на просмотр студенческого спектакля. В маленьком зале актеров было в три раза больше, чем зрителей. Студенты уныло продекламировали текст, видимо, догадываясь, что их ожидает. Я решил поломать заготовленный сценарий и первым взял слово. Говорил примерно так: «Ребята, вы думаете, что вас сейчас начнут ругать за пессимизм, мрачный взгляд на жизнь и прочее. Ваша беда в том, что вы неоригинальны. Вам кажется, что до вас никто не рассказывал про несчастную любовь, про неотвратимость судьбы? Эти темы были очень модны и в мировой, и в русской литературе. Вы когда-нибудь читали Метерлинка или Надсона? Ну да, в школе этих авторов не проходили, так пойдите в библиотеку, возьмите их книги. Надо больше читать. Если бы вы знали, что про это сто раз написано, у вас бы и спектакль получился другим».
Взоры присутствующих обратились на человека с волевым комсомольским профилем. Секретарь горкома комсомола помолчал, а потом выдал установочное резюме: «Да, спектакль слабый. Но задача комсомола — помогать молодежи исправлять свои ошибки. Надо, ребята, побольше читать, повышать свой культурный уровень, открыть глаза на современную жизнь. Тогда у вас появится оптимизм».
Впоследствии этот секретарь горкома, Юрий Николаевич Верченко, не единожды вызывал меня к себе для беседы и спрашивал: «Толя, а что вы думаете о таком-то кинофильме? А как вам понравилась премьера в таком-то театре? Много говорят об этой книге. Вы считаете ее плохой? Почему?» Внимательно выслушивал, ничего не записывал, но потом в его докладах на пленумах мелькали мои формулировки. Естественно, без указания источника.
Как видите, я входил в систему, и работа в «Московском комсомольце» мне нравилась. Тем более что в газете произошла смена поколений. «Старики» потянулись за бывшим главным редактором в «Московскую правду» — там зарплата выше и привилегии партийной номенклатуры, а «Комсомолец» делали молодые. Литсотрудники — недавние выпускники университетов, заведующие отделами — тридцатилетние ребята, авторы — совсем юные создания и созданьица с московского факультета журналистики. В общем, атмосфера в газете была неформальная. На планерках все хохмили, и Борисову, чтоб поддерживать серьезность комсомольской печати, иногда приходилось рявкать. Легко догадаться, что в молодежном коллективе легко возникали и уж совсем не уставные отношения… Я вспоминаю «Московский комсомолец» как веселое время. Я был типичным шестидесятником, то есть искренне верил в светлое будущее. В том смысле, что рано или поздно, попортив нам, конечно, немного крови, старые пердуны исчезнут, а наше поколение, придя к власти, все построит по-другому. Словом, мерещился некий социализм с человеческим лицом, хотя до этого термина никто тогда не додумался.
Итак, мне двадцать три года, я зав. отделом в газете, со всеми хорошие отношения, и чувствую, что сверху ко мне присматриваются. Какая карьера передо мной открывалась! Оставалось лишь вступить в партию и научиться писать фразы типа «Весь советский народ с огромным подъемом и энтузиазмом встречает…» Кого? Чего? Извините. Не умею.
На розовый автопортрет необходимо срочно поставить кляксу. Шибко умным получаюсь. А разве не делал глупостей? Пример. Тетка лет сорока пяти (тогда женщины в таком возрасте мне казались древними старухами) приносит статью про Щепкинское театральное училище при Малом театре. Статья резкая, а я не любитель пресных статей. К тому же в ней рассказывается о напряженной обстановке в училище, а это наша тема. Интересуюсь в отделе, мол, откуда тетка к нам свалилась? Мне объясняют, что она автор прежнего зава Лёни Чернецкого и что он ей доверял. Чернецкий теперь в «Литгазете», и о нем даже Борисов отзывался с почтением. Какой-то червь сомнения меня гложет — уж слишком резко, похоже на сведение счетов. Но хоть позвонил бы Лёне в «Литгазету», посоветовался… Нет, недрогнувшей рукой подписываю статью в набор, ее с ходу публикуют, на летучке наш отдел хвалят, мы герои.
И вдруг на пороге нашего кабинета появляется народная артистка СССР Вера Николаевна Пашенная, которая не только одна из корифеев Малого театра, но и директор этого самого Щепкинского училища. Она смотрит на нас и говорит: «Ой, какие вы молодые! Я теперь понимаю, почему вас обманули». Я успел Вере Максимовой, нашему спецу по театру, которая, конечно, хорошо знала Пашенную, шепнуть: «Верка, сажай ее на свое место, слушай внимательно то, что она говорит, смотри на нее влюбленными глазами и молчи. Всё. Больше ничего». В общем, Вера Николаевна Пашенная высказала все, что она думает про нашу статью: что все неправильно, училище очень хорошее, а автор статьи — интриганка. Между прочим, как все обстояло на самом деле, я так и не понял, да это уже и не имело значения. Меня поразило несоответствие причины и следствия. Городская комсомольская газета напечатала критическую статью. Ну и что? А народная артистка СССР В.Н.Пашенная не поленилась, приехала в редакцию, чтоб выяснить с нами отношения и парировать критический выпад. Мы по молодости и глупости не понимали, какое острое оружие у нас в руках. А народная артистка, умудренная жизненным опытом, знала, что после таких кавалерийских наскоков летят головы и страдают люди. Статейка в молодежной газете может пройти незаметно, а может, наоборот, послужить началом серьезной кампании, и никогда не известно, как все обернется.