Улица вдоль океана
Шрифт:
Мать выгнала из яранги собак, не дав им догрызть кости и долизать большой закопченный котел, а Коравье отправился позвать себе в помощь молодого соседа-пастуха. Когда пришел пастух, входной полог плотно прикрыли, и в яранге стало темно. Мать села на шкуры, отец растянулся рядом, положил ей на колени голову. Коравье набросил на шею отца петлю чаата.
«Ты хороший сын, Коравье», — снова сказал отец и закрыл глаза. Мать громко заплакала, а Коравье с соседом стали тянуть за концы чаат. У Коравье дрожали руки, и он крепко сжал веки, чтобы не выпустить слезы…
Потом были похороны, и все стойбище шло за
Коравье знал, что отец его, молодой и здоровый, водит сейчас оленей по Другой Земле, по богатым пастбищам, где растет высокий мох и сочный ягель. Ловко набрасывает на рога петли чаата, попадает первой пулей в глаз волка и легко вскидывает на плечо тяжелые туши нерп. Знал Коравье и другое — отец его никогда не встретится на этих пастбищах с матерью Коравье и не встретится никогда с женой самого Коравье, потому что женщины умерли своей смертью. Ведь нельзя стать здоровым и молодым, если уходишь к Верхним людям сам, надо, чтобы тебя послал туда твой сын. Можно, чтобы послали и другие родственники, но лучше всего, если это сделает сын.
Потому Коравье и хочет, чтобы к Верхним людям послал его сын Рыпель, а не дочка Кумлю. С Кумлю он об этом даже не говорит, хотя видится с ней чаще, чем с сыном. Кумлю с мужем пасут в тундре оленей и каждую осень подгоняют к селу большое стадо на забой.
Коравье совсем не понимает, почему мужа Кумлю перестали звать Выквиле, а зовут Бригадир, а Кумлю — не Кумлю, а Чумработница, как не понимает и того, отчего сын Рыпель называется теперь Степан Иванович. Но в конце концов Коравье все равно, как зовут по-новому его детей. И когда Кумлю и Выквиле являются в село, Коравье никогда не называет их по-новому.
Коравье любит эти дни, когда они Являются в село. Еще стадо не подошло к лагуне, еще где-то у дальних сопок шумят и постукивают друг о дружку рога бегущих оленей, а Кумлю и Выквиле быстрее оленей мчатся в село. Они забирают в интернате своих детей, его внуков; и все вместе приходят к нему. Коравье Любит, когда, они бывают все вместе, хотя дом Тогда становится похожим на растревоженную лисью нору, наполняется криком и визгом, отчего у Коравье так шумит в голове, точно там летает семья оводов. Зато в такие дни внуки угощают его разноцветными сладкими палочками, завернутыми в красивые бумажки, и позволяют гладить их по стриженым головам.
…Между тем солнце поднялось еще на одну ладонь и слегка пригрело лысую голову Коравье, Коравье поднялся и мелкими шажками засеменил к океану. Собака посидела еще на камне, не желая расставаться с нагретым местом, потом свесила вниз морду, как бы примеряясь к высоте и прикидывая, не рискованно ли прыгать и, решив, что рискованно, осторожно, боком сползла с камня и побрела за хозяином, держа на весу усохшую лапу.
Океан начинается сразу за домом Коравье. Он начинается за каждым вторым домом села, потому что все село состоит из одной длинной улицы, вытянувшейся по берегу. Одной стороной улица повернута к океану, другой — к тундре.
Со стороны океана Серег похож на круто
Дома стоят далеко друг от друга, у них нет ни заборов, ни ворот, ни калиток. Один широкий двор сливается с другим, и все дворы густо забрызганы белыми ромашками — будто их специально сеяли. Широкая улица тоже заросла ромашками и грубой острой травой (подвод и машин в селе нет, и ничто не мешает буйству зелени). По улице в два ряда тянутся деревянные столбы, отбрасывая к домам нити проводов.
От всех домов, обращенных окнами к океану, сбегают к воде тропинки: то совсем пологие, то покруче, и там, где тропинки кончаются, уткнувшись в широкую Полосу береговой гальки, лежат, задрав вверх просмоленные днища, вельботы.
У Коравье не было ни своего вельбота, ни своей тропинки. Когда он считал, что настало время поругаться с океаном, то спускался к воде по тропке соседа, усаживался на его вельбот и принимался за дело. С океаном у него были старые счеты — когда-то он забрал у Коравье старшего сына, Олеля. Коравье не мог простить этого океану и всякий раз, приходя к нему, говорил ему злые, недобрые слова. В ответ океан сердито шипел, громко всплескивал и этим еще больше разъярял Коравье.
Но сегодня океан был тихим. Ни одна морщинка не трогала его зеленоватого гладкого лица.
Коравье не нравился спящий океан. Когда он не плевался брызгами, не швырялся пеной, не о чем было с ним говорить. Что толку говорить без ответа?
Все-таки Коравье не удержался и сказал:
— Ну, спи, спи… Я еще приду к тебе. Покажу, как Олеля брать.
лила, потыкалась мордой в его торбаса. Потом подпрыгнула, желая лизнуть в лицо, «о не рассчитала сил. Упала на гальку, заскулила жалобно. Поднявшись, она поплелась к дому, поскуливая и виновато оглядываясь на Коравье, точно стыдилась не но годам проявленной резвости.
В дом они вошли вдвоем сперва Коравье, потом собака.
Никакой мебели в доме не было, кроме Деревянного корыта для еды. На полу, под окном, лежала неприбранная постель. Собака легла на шкуры и, повернув морду, наблюдала за Коравье. Она знала, что сейчас он ляжет возле нее, и сторожила тот миг, когда ей нужно будет отползти немного к краю и уступить ему часть постели. И она это сделала, как только Коравье направился к ней.
Он лег не раздеваясь. Есть ему не хотелось. Он уже давно не помнил, чтобы ему хотелось есть. Собака тоже привыкла обходиться без еды или довольствовалась, как и ее хозяин, самой малостью.
Вскоре они уснули — Коравье и его собака.
2
Первыми о наступлении утра извещают собаки. Будто по команде, они стаями вырываются из сеней и сараев, изо всех укромных и не укромных мест, где настиг их сон, и с визгом, лаем и рычанием начинают ошалело носиться по улице. Из каждого двора вываливает не меньше дюжины собак, не считая щенячьих выводков, которые тявкают ничуть не хуже родителей. Минут десять в селе стоит такой визг и гавканье, что кажется — воздух разорвется. Потом собаки выдыхаются, глотки их сипнут, они уже не носятся, как шальные, а похаживают, обнюхивая друг друга и лениво переругиваясь, пока не разбредутся по дворам.