Улица вдоль океана
Шрифт:
Улица пустеет. Водворяется полная тишина.
И тогда из противоположных домов выходят две молодые соседки Коравье — Лидочка Ротваль и Зоя Нутенеут. Зоя Нутенеут на ходу застегивает портфель, а Лидочка Ротваль повязывает косынку..
Заметив Ротваль, Нутенеут торопливо поворачивает назад, к дому.
— Иди, не бойся, я все равно слышала! — кричит ей через дорогу Лидочка, поправляя просторную юбку на заметно округлившемся животе.
Нутенеут, не оглядываясь, исчезает в сенях.
В ту же минуту из сеней показывается ее муж —
— Опять жену бил? — кричит ему Лидочка. Еттувье скалит белые красивые зубы и, подходя к ней, нагловато спрашивает: — Тебя не спросил, да?
Глаза у него красные, веки вздулись, на лбу ссадина, — видно, крепко хватил с вечера. К тому же от вето остро несет перегаром.
— Вот я на тебя пожалуюсь! — грозится Лидочка.
Он снова скалится, добродушно спрашивает:
— Кому будешь жаловаться, жене моей?
— Храбрый ты стал, Еттувье, Приедет милиция — быстро расскажу. Пускай тебя бьют. Тогда скажешь, хорошо или плохо.
Присвистнув, Еттувье говорят:
— Милиция не бьет. Я для них чужой человек, а жена — моя: Ты закон мало знаешь. А еще с русским летчиком гуляла.
— Дурак! — зло сказала Лидочка. — Бандит!
Но Еттувье только глуповато хохотнул и, насвистывая, пошел своей дорогой — к центру села. А Лидочка Ротваль воинственно подбоченилась, выпятив живот, и принялась кричать на всю улицу:
— Подожди, приедет милиция! Весь район будет знать, как жену бил! Тебя суд заберет!
На ее крик из окрестных домов стали выбегать женщины.
— Он Нутенеут опять бил! — кричала Лидочка, подтягивая сползавшую с живота юбку, — Надо к ней ходить! Пусть знает, что мы в район письмо напишем! Разве это муж? Это морж клыкастый!
Спустя минуту соседки, возглавляемые Лидочкой, шагали к дому Нутенеут, на ходу выясняя подробности ночного скандала между председателем их сельсовета Нутенеут и ее мужем.
Тяжелый живот не помешал Лидочке легко взбежать на крыльцо. Она толкнула дверь, но та оказалась запертой.
— Открывай, Нутенеут, мы с тобой говорить хотим! Женщины стали заглядывать и барабанить в окна.
Выходи, Нутенеут! — припав к стеклу, пискляво призывала пожилая швея Гиуне. Она выбежала на улицу, успев натянуть на себя лишь юбку и кургузую безрукавку, которую стягивала обеими руками за борта, стараясь прикрыть могучую голую грудь. Безрукавка, не выдержав, затрещала, и в прорехе оголилась спина Гиуне.
— Нутенеут, выходи! — выкрикивала Гиуне. — Меня тоже один раз мой Аре бил! Я тебе расскажу, что я потом делала, чтоб он меня боялся! Слышишь, Нутенеут?
В доме тишина.
— Там пусто, а мы стучим, — догадалась одна из женщин.
— Я сама видела — дома она! — не сдавалась Лидочками обиженно крикнула в занавешенное тюлем окно: — Если тебе стыдно, можешь прятаться! Пускай тебя бьет Еттувье,
Потолкавшись еще немного под окнами, женщины неохотно покинули двор Нутенеут.
Ротваль, миновав свой дом, шагала рядом с Гиуне.
— Куда так рано идешь? — спросила Гиуне, по-прежнему сжимавшая на груди безрукавку, хотя теперь это было уже ни к Чему: борта свободно сходились на груди за счет огромной прорехи на спине.
— В Мастерскую иду, — ответила Лидочка — Тапочки шить хочу быстро, мне бисер красивый из района почтальон привез. Одному человеку подарок надо делать.
— Летчику? — осведомилась Гиуне.
— Зачем мне летчик? — пожала плечами Лидочка. — Девушке из района подарок, я с ней знакомилась, когда на курсах швейных была.
— Это можно, иди, — разрешила Гиуне, хотя не она заведовала, колхозной пошивочной мастерской, а Лидочка.
Проходя мимо дома Коравье, Лидочка вспомнила, что забыла сверток с едой для старика. Еще вечером Она сварила Кусок жирной оленины, завернула в газету, собираясь утречком занести ему, и вот, пожалуйста, — началась вся эта история с Нутенеут, и она забыла о Коравье.
«Ладно, днем отнесу — подумала Лидочка. — Все равно он спит еще».
Через час село окончательно пробудилось, и сто две жительницы его, начиная с шестнадцатилетней Леночки Илкей, что в переводе на русский язык означает Молния, и кончая восьмидесятидвухлетней старухой Рынтытваль, что по-русски значит Брошенная, заняли свои рабочие места: кто в конторе, кто в пошивочной, кто на звероферме, кто в собственном доме…
Да, в селе сейчас хлопочут одни женщины. Из мужского населения лишь четверо: молодой пастух Ким, заглянувший из тундры на несколько дней, знакомые, уже нам Еттувье, старик Коравье, да еще один старик — Пепеу, он вчера вернулся из районной больницы и, вконец напуганный и изморенный непривычной болтанкой в самолете, теперь крепко спит. Остальные мужчины ушли на моторных вельботах охотиться в океан, и никто не знает точно, когда они вернутся.
Так что в селе пока хозяйничают женщины. И работу они выполняют женскую: шьют, варят на звероферме, завтрак лисицам — тем самым «чернобуркам», сортирует на складе пушнину, щелкают на счетах в конторе… И разговоры у них идут тожё чисто женские.
Леночка Илкей, то есть Молния, немножко проспала, потому что бегала среди ночи к вельботам провожать отца. Она примчалась в мастерскую позже всех, но в первую же минуту успела узнать все, что случилось с Нутенеут. Леночка сидела, на полу возле двери, поджав ноги, шила кухлянку, а ушки держала на макушке, впрочем, все швеи, все двадцать женщин, сидели, как и Леночка, на полу в большой комнате, насквозь пропахшей сырой кожей, я шили кухлянки, выполняя срочный заказ геологической партии, полученный недавно колхозом. Женщины орудовали иглами, отматывали с клубков нитки из оленьих жил и разговаривали, а Леночка тоже орудовала иглой и отматывала нитки, но молчала и слушала.