Улица вечерних услад
Шрифт:
– Вера, – одними губами произнес я. И зажмурил глаза. И вновь их открыл. И вновь зажмурил.
– Не играй со мной в жмурки, Лобов! – Вера босиком стояла на пороге. И грызла сочную желтую грушу.
Господи! Сколько прошло времени? Час? Год? Двадцать лет! Целых двадцать лет! И такое же лето. И так же пахнут цветы изумрудного цвета. И так же желтая мякоть стекает с подбородка маленькой женщины. Так похожей на шустренькую обезьянку. Вера! Неужели ты сумела остановить время, Вера. И неужели время можно остановить?
– Ну,
– Ну ты и старикашка, Лобов. И волосы есть седые. И морщин куча, – Вера болтала, словно мы вчера с ней расстались.
А, может быть, и вправду вчера?
– Вера, я, между прочим, на семь лет тебя младше, если не ошибаюсь, – тактично заметил я.
– Ошибаешься, Лоб. Ошибаешься. Ты старше меня на лет двадцать. Если не больше. Разве не так?
И Вера подпрыгнула на месте. И вприпрыжку сбежала с крыльца. И очутилась возле меня. И приблизила свое лицо к моему.
– Ошибаюсь, – вздохнул я. Мне ничего не оставалось делать. Как признать свои ошибки. – Я раньше думал, что люди стареют, Вера. Теперь понял, что ошибался.
– Вера кокетливо потупила свои шоколадные глазки.
– Стареют, Лобов. Увы. Стареют. Хотя этого так не хочется. Вот ты, например.
– Ну, Вера. Может хватит реплик относительно моей внешности?
– Ты стал красавцем, Лобов. И почему мужчины с возрастом только красивеют?
– Ты меня пригласишь, Вера? – не ответил я на ее вопрос.
– Ведь мы даже не поздоровались как следует.
– Обнимемся, да, Лоб? – и Вера распахнула свои объятия.
Мы крепко обнялись. И я вновь услышал этот одурманивающий запах Веры. Это уже был запах вечерних услад. Голова моя закружилась. И я чуть покачнулся. И нашел ее губы. И прошептал.
– И поцелуемся, да, Вера?
Вера ответила мне долгим нежным поцелуем.
… Мне в ее доме было неуютно. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, слишком много вещей было в ее доме. И это уже были не те вещи, те нелепые безделушки, которые она тащила к нам в дом. Я даю голову на отсечение, эти вещи были не ее. И находились здесь с недавнего времени. И только цветы. Много. Тысячи разноцветных цветов, засушенных листьев и веток. Говорили, что это дом, в котором живет Вера.
– Это твой дом, Вера? – спросил я ее.
Вера забралась с ногами на высокий диван. И изогнулась.
– Что ты говоришь? Ах. Дом. Да, конечно. А чей еще? Я родилась в этом доме. Здесь жили мои родители. Потом я меняла много домов. И все-таки вернулась сюда.
– Одна? – я внимательно посмотрел в ее глаза. Но она отвела взгляд.
– Ну, ты лучше рассказывай, Костя. Рассказывай. Хотя я и так про тебя все знаю.
– От Кита? – спросил я как бы между прочим.
Она вздрогнула.
– Ты хочешь выпить, Лоб? Ну, в честь нашей встречи? – И она, не дожидаясь ответа, бросилась в кухню.
– Вера! Я не пью но утрам! – кричал я ей вслед. Но безуспешно. Через минуту она появилась с бутылкой коньяка. И грохнула ее на маленький деревянный столик.
Я покорно откупорил бутылку. Вера нервно наблюдала за моими движениями рук. И я подумал, что она по всей видимости не впервые пьет по утром.
– Костя, – блеснула она глазками, потягивая с удовольствием из рюмочки коньяк. – Костя, а это он тебе… Ну, Кит сказал… Ну, про нас?
Я помотал головой.
– Кит мне ничего не сказал. И, возможно, если бы он был жив, я бы так ничего и не узнал.
Рюмка из рук Веры выскользнула. И покатилась по гладкой поверхности столика. Оставляя за собой струю темно-коричневой жидкости.
– Жив? Что ты мелешь, Костя? – и ее губы побелели. – Это неправда, Лоб. Скажи, что ты перепутал что-то.
– Я ничего не перепутал, Вера, – и я поймал себя на мысли. Что с тайной радостью наблюдаю, как Вера реагирует на ужасную новость.
– Я ничего не перепутал, Вера, – повторил я. – Ты же знаешь сама. Кит слишком любил бешеную скорость…
– … бешеную скорость, – машинально повторила Вера. И уткнулась в ладони лицом. И руки ее задрожали.
Я не знал, что говорить ей. Тем более я не знал ее истинного отношения к Киту. И любила ли она его вообще.
– Вера, – и я отнял ее руки от лица. Лицо Веры было совершенно сухим. И это меня поразило. Она не плакала. Она имитировала плач.
– Поверь, Лоб. Мне больно, – оправдывалась Вера. – Но мне кажется, я не умею долго болеть. Тем более в этом нет смысла. Ведь Кита больше нет.
– Нет, Вера, – и мне до слез стало обидно за своего лучшего друга.
– Когда это случилось, Костя?
Я назвал число.
– Восемнадцатого? – удивленно переспросила Вера. И тут же подошла к окну. И закурила. – Ну, да. Конечно. Как я сразу не сообразила. Когда еще это могло произойти, если не восемнадцатого.
– Вы накануне встречались? – наугад сказал я.
Вера вздрогнула.
– Ты и это знаешь, Лобов?
А я подумал, что нужно быть идиотом. Чтобы не догадаться.
– Расскажи, Вера.
Вера приблизилась ко мне. Обняла за шею. И щекой потерлась о мой небритый подбородок.
– Зачем тебе это, Лоб. Ведь ничего не исправишь. И не вернешь. Ты меня хочешь в чем-то обвинить? Или в чем-то уличить? Но это же глупо, Лоб. Человек слишком много берет на себя.
Когда утверждает, что повинен в смерти другого. В самоубийстве никогда не надо искать виноватых, Костя.
Я погладил ее руку.
– Ты все так же вкусно пахнешь, Вера. Правда, сегодня уже вечерними усладами.