Улица Зелёная
Шрифт:
Прадед вздохнул и отложил газету.
— Не могла, — ответил он. — Нужно было ей помочь.
И стал рассказывать. А она только охала и ахала, и всплёскивала руками, и от волнения так дымила своей сигаретой, что белка на верху дивана стала чихать.
А Матвей в это время открывал калитку, чтобы впустить Панкова и Дёмочкина. Не успел он за ними завернуть вертушку, как на улице за калиткой запрыгал Пискля на своих тонких ногах и заканючил:
— И я с ва-а-ами… А не то скажу-у…
Неожиданно Дёмочкин, который всегда задумывается, рассердился.
— Ну и жалуйся, — сказал он, и кудряшки
Никто ещё никогда не видал его таким сердитым.
Пискля повис на калитке. Его жалобные глаза виднелись сквозь щель, а ноги елозили по доскам.
— Это я по привычке, — канючил он. — Я теперь больше не жа-алуюсь…
— Пустим его, — решил Панков.
Пустили и Писклю.
Курточка Панкова оттопыривалась, потому что под ней была спрятана тяпка. В руке он сжимал таинственный целлофановый свёрток.
— А петух? — спросили все трое разом, зорко оглядываясь вокруг.
— Запер я его в сарай, — ответил Матвей.
Они пронырнули под вишнями, путаясь в их тонких ветках, и вылезли как раз на той самой поляне, где прадед вчера вбил четыре колышка.
— Ага, ясно, — сказал Панков. Он сунул свёрток в руки Пискле. — Держи и не дыши, — приказал он.
Панков вынул тяпку и с размаху вонзил её в землю посреди четырёх колышков. Но он не стал вскапывать грядку. Он подцепил кусок дёрна, приподнял его — стала видна земля, проросшая белыми корешками трав.
— Подержите его кто-нибудь, — распорядился Панков, — я под ним пещерку вырою.
Пискля сразу увидал, что под дёрном ворочается дождевой серый червяк, и сказал, что ему, Пискле, никак невозможно руки пачкать, у него в руках важный свёрток. А Матвей не боялся ни червей, ни жуков, он уцепился за толстый, проросший дёрн и держал его на весу, хотя было тяжело. Панков вырыл под дёрном пещерку.
— Теперь будем прятать, — сказал Панков. Он развернул целлофан и осторожно засунул в пещерку тайную вещь. — Опускай.
Матвей опустил дёрн, и он накрыл своей тяжестью, корешками, толщей земли и травой, невидимый тайник.
— Всё! — сказал Панков, вытирая вспотевший нос и щёки черными от земли руками, и улыбнулся.
И Матвей, и Дёмочкин, и Пискля заулыбались в ответ и тоже сказали:
— Всё!
И в эту минуту они увидали Вельзевула. Проклятый петух, наверно, выпрыгнул сквозь высокое оконце сарая и теперь бегом бежал сюда, на поляну. Красная его бородка раскачивалась, гребень свисал на один бок, а крылья были тесно уложены за спиной. Казалось, он торопливо бежит, сдвинув набок кепку и заложив руки за спину, и при этом ругается: «Ко-ко-ко-ко!», занятый только одной заботой — клюнуть. Мальчишки пустились наутёк. Хорошо, что Матвей, когда впускал Писклю, не запер калитку, она оказалась открытой настежь и без задержки выпустила гостей. А тяпку Матвей перекинул им через забор.
Когда они умчались, Матвей повернул вертушку, пошёл к дому и в удивлении увидал, что у них на участке по дорожке преспокойно идёт Капа, доедая кусок пирога. Наверно, опять
Крикнуть на него? Так он же не выносит крика, от крика его петушиный боевой задор разгорится ещё пуще! Быстрей! Подобраться сзади и схватить его за хвост!
Матвей побежал и внезапно угодил ногой в одну из ям, которые Гамбринус нарыл по всему участку. Острая боль на миг заставила его зажмуриться. А открыв глаза, он увидел необыкновенную картину: Вельзевул как окаменелый стоит на дорожке, а навстречу ему идёт Капа. Она протянула к нему руки ладошками вверх, а на ладошках остатки пирога. Она тихонечко приближается к Вельзевулу и поёт тоненьким голосом:
Петушок, петушок, Золотой гребешок, Маслина головушка, Шёлкова бородушка…Петух Вельзевул моргнул глазом и удивлённо спросил: «Ко-ко?»
Матвей боялся пошевелиться, чтоб не нарушить хрупкий мир, установившийся между злым петухом и маленькой девочкой.
«Ко-ко?» — опять спросил петух.
Вид у него был озадаченный. Капа села перед ним на корточки, протянула ему ладошки под самый его острый клюв.
— Клювай, клювай, не бойся, — нежно сказала она.
И Вельзевул, не обратив никакого внимания на то, что она неправильно произнесла такие важные слова, склонил голову набок и — раз! — склюнул у неё с ладони кусок и стал его судорожно заглатывать.
А пока он заглатывал, Капа качалась и чуть было не села на дорожку, потому что он клюнул так сильно, что она едва удержалась на корточках. Но она всё-таки удержалась и рук не опустила, и теперь он склёвывал с её ладоней последние крошки, а Капа заливисто смеялась, потому что ей было щекотно. Потом она встала, обтёрла руки о платье и пошла, а Вельзевул как привязанный вышагивал рядом с ней на своих красных ногах со шпорами и поглядывал по сторонам гордо. На ходу он склюнул у Капы с белого носочка муху, присевшую отдохнуть, и Матвей понял, что у Капы теперь есть верный телохранитель.
— Капа! Доченька! Да разве ж можно убегать из группы?
Это прибежала Алёна Ивановна. Она схватила Капу на руки и понесла, а Вельзевул, встревоженный, бежал за ними до калитки и кричал своё «ко-ко-ко-ко», как курица, у которой отняли любимого цыплёнка. Но ни разу не клюнул Алёну Ивановну. И Матвею подумалось, что никто, никто не мог укротить Вельзевула, а Капа его укротила и перевоспитала…
— Ну-с, где будем копать? — Голос прадеда прервал его мысли.
Прадед нёс лопату. Полы его летнего пиджака развевались. Прадед был полон решимости копать.