Уловка медвежатника
Шрифт:
– Да, Виктор Алексеевич. Ограблен «Российский коммерческий купеческий банк». Вы что-нибудь слышали об этом?
– Не более того, что пишут сейчас об этом в газетах.
– Значит, у нас с вами будет возможность познакомиться с этим делом поближе.
– Буду весьма рад, – с готовностью отвечал молодой человек.
– Вот и отлично. Кстати, – поднимаясь, продолжал Виноградов, – этим делом весьма интересуется царь и требует от нас раскрытия преступления в самые кратчайшие сроки! Так что мы не имеем права
На молодое лицо легла печать надлежащей ответственности.
– Я все понимаю, Григорий Леонидович.
Глава 7
УЗНАЮ СТАРИННОГО ПРИЯТЕЛЯ
До банка добрались на ломовом. Кучер – хитроватая бестия, – заприметив в пассажирах важных людей, заломил цену вдвое привычного. Торговаться Виноградов не стал, изъявив только желание, чтобы извозчик доставил по назначению как можно скорее.
Удовлетворенный щедрой платой, ломовой немилосердно погонял коня по улицам, заставляя шарахаться в стороны зазевавшихся прохожих, и громко орал на праздных гуляк, едва успевавших выпрыгивать из-под копыт коня.
– Поберегись, мать вашу! Поберегись!
Попридержав коня у серого массивного здания с громоздкой лепниной на фасаде, извозчик торжественно объявил:
– Пожалте, господа, добрались! – и, наклонив к Виноградову широкоскулое лицо, заросшее густым рыжим волосом, добавил: – Только ведь этот банк нынче ограбили, господа. Ежели вы по вкладам, так поторопились бы. Как бы дурного чего не вышло.
– Дурного, говоришь? – живо заинтересовался Григорий Леонидович. – А что же может быть дурного?
– Да мало ли чего, господа, – все тем же заговорщицким голосом продолжал извозчик. – Рублев-то много ушло. Такие деньжища на воле гуляют! Прикроют скоро банк.
– Спасибо тебе, милейший, – отвечал Виноградов, высаживаясь. – Возьми-ка полтину, – сунул он деньги в сухую обветренную ладонь извозчика. – Это тебе за скорость.
– Благодарствую, ваше сиятельство!
И, огрев коня, возчик укатил восвояси.
Виноградов с Краюшкиным прошли в холл банка. Внутри здания было не по-летнему прохладно, и Григорий Леонидович с облегчением перевел дух.
– Жара-то какая, запарился, – честно произнес он.
– А здесь ничего. Приятность!
У самого входа их встречала помпезная чугунная лестница, укрытая бесконечным темно-синим ковром. Ступени небольшие, рассчитанные на средний шаг, так что подниматься было нетяжело. У двери стоял полицейский урядник. Вид скучающий, равнодушный, шаровары небрежно заправлены в потускневшие от пыли яловые сапоги, кафтан был чуток великоват и слегка перевешивался на правое плечо, фуражка надвинута на самый лоб, но глаза пронзительные, на вошедших смотрели заинтересованно и зорко.
– Куда вы, господа? – спросил урядник, остановив немигающий взор на Виноградове.
– Я, братец,
На мгновение в глубине зрачков вспыхнуло любопытство, да и померкло.
– Прошу вас, господа, – произнес урядник, распахнув перед вошедшими дверь – достойно, без подобострастия, просто выполнял работу. На то и приставлен.
– Спасибо, братец, – буркнул Виноградов, проходя в банк.
Очевидно, именно здесь происходили денежные операции. Зал был огромный и разделялся на две неравные части: первая из которых, значительно суженная, располагалась у самых окон. Здесь же размещались стойки, где принимались денежные вклады; другая часть зала, отгороженная от первой полупрозрачными ширмами, рассчитана была для ожидающих своей очереди клиентов, – вдоль стен поставлены кожаные диваны, кресла. На диванах сидели несколько мужчин. Их можно было бы принять за клиентов, если б не столь удрученный вид.
Один из мужчин, сидящих в глубоком кожаном кресле, поднялся.
– Григорий Леонидович, ну наконец-то! – воскликнул он, еще издали протягивая руку для приветствия. – А мы-то уж заждались. Сказали, что вы должны прибыть с минуту на минуту, а вас все нет.
Виноградов скупо улыбнулся – не самый подходящий случай для веселья.
В мужчине Григорий Леонидович не сразу узнал своего студенческого приятеля Федора Семеновича Волокитина. Не без удивления крякнул: помнится, он был тощ, как жердь, и кудряв, как береза. Сейчас же перед ним предстал необыкновенно толстый человек. Вместо пышной шевелюры – всего лишь волосяные лоскуты, каким-то чудом задержавшиеся на висках. Неизменным оставался разве что голос – резкий и громкий.
Прежде он работал в Московской прокуратуре, весьма резво поднимался по служебной лестнице, но затем его карьера была неожиданным образом прервана. Поговаривали, что, будучи женатым, он увлекся дочерью своего начальника, за что поплатился не только служебным положением, но и семейным счастьем. Волокитина перевели в какую-то глушь. Долгое время о нем не было ничего известно, и вот сейчас связь возобновилась таким странным образом.
– Федор! – невольно вырвалось у Виноградова, – Волокитин!
– Он самый.
– Ну, братец, я бы тебя не узнал, – откровенно признался Григорий Леонидович.
– Знаю, что постарел. Ну что поделаешь, годы! – без сожаления произнес студенческий приятель. – Только я ведь теперь и не Волокитин, а Лапшин, – в голосе прозвучала едва различимая грусть.
– Ах, вот оно что, – вздохнул Виноградов, – стало быть, ты и есть тот самый таинственный «М. Г. Лапшин», что написал депешу товарищу министра? А я-то думаю, что у меня за сотрудник такой, которого я еще в глаза не видывал?