Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности
Шрифт:
Странный интерес к конструированию параллельных историй родился гораздо раньше: вспомним произведения Бурдекин или Бестера. Правда, они фантазировали все-таки о будущем, которое война делала более чем неопределенным — после окончания войны писателям приходилось обращаться уже не к истории свершившейся (где были Победа и Нюрнберг), а какой-то иной (где победил Гитлер).
Вообще, для человека с богатым воображением и вкусом к исторической науке сам по себе метод действительно увлекательный, тут с Бенфордом спорить трудно. В чем-то это похоже на математическое доказательство от противного; а если говорить о силе воздействия,
Но что никак не могло удовлетворить меня в ответе Бенфорда — это его недоумение: нужно ли ломать себе голову над вопросом "зачем?". Цель подобного литературного эксперимента, его нравственная сверхзадача, его возможное воздействие на аудиторию — похоже, над всем этим мой собеседник если задумывался, то самую малость. Ведь интересно же, чего больше?
А между тем, задаваясь вопросом: "Что было бы с человеческой историей, если бы?.." — писатель разворачивает целый веер возможных продолжений. Просто забавная шутка, парадоксальный "перевертыш", эпатаж читающей публики (в духе, например, "черного юмора"), тенденциозная политическая пропаганда, философский анализ исторических закономерностей, мысленный эксперимент в области, менее всего допускающей какое бы то ни было экспериментирование, — в свершившейся истории.
Авторам научной фантастики не привыкать, они давно и решительно вторгаются в самые заповедные и недостижимые сферы. Да и оценивать результат лучше всего, исходя из поставленных задач (вышеперечисленных или каких-то иных), а не обсуждать правомерность самого объекта для эксперимента. Тем более ограничивать выбор, как говорят физики, "начальных условий" — на то она и фантастика, чтобы фантазировать.
Но остается вопрос: во имя чего? Вот об этом поговорим.
Начальные условия задаются просто: что было бы, если… Если бы Александр Македонский не умер столь внезапно в расцвете сил… Если бы шторм не развеял по морю испанскую Армаду… Если бы Гражданскую войну в США выиграли южане-конфедераты… Наконец, то единственное "если", которое нас в данный момент и волнует.
Жутко звучащее "если": вторая мировая война, выигранная фашистами.
Таких произведений написано много[90], но я остановлюсь лишь на некоторых. И подробнее всего — на одной книге.
Вероятно, это вообще одна из первых книг, где изображен мир после победы фашизма, и, по-видимому, самая яркая. Автор ее Джон Уолл скрылся под странно звучащим псевдонимом "Сарбан"; ни имени, ни фамилии, просто — Сарбан. И его досье я с удовольствием поместил бы в книге, но снова не удалось собрать никаких сведений, кроме того, что он — англичанин и опубликовал два сборника рассказов и роман "Звук охотничьего рога", вышедший в 1952 году.
Он один и остался в памяти критиков и читателей. Видимо, автор вложил в книгу всю душу.
Сюжет его несложен. Английский моряк-резервист, взятый в 1941 году в плен на Крите, при побеге из немецкого лагеря внезапно "проваливается" в альтернативное будущее: там войну выиграли немцы. Территория бывшей Англии превращена в гигантский охотничий заповедник, которым заправляет Главный лесничий рейха барон фон Хакельнберг. Под его опекой отдыхающие с континента приятно проводят время. Одетые в костюмы вагнеровских персонажей,
В отличие от Бестера Уолл-Сарбан рисует мир, где наука и техника не преданы окончательному забвению. В непролазной чаще скрыты хитроумные электронные приборы, в ходу все новейшие достижения медицины и фармакологии, а успехи генной инженерии позволили даже вывести новый тип полукошек-полуженщин — охота на них еще больше возбуждает гостей барона. Техника нужна, чтобы держать в повиновении целые народы, но она тщательно замаскирована, чтобы не вносить смуты в умы, с детства отравленные презрением к знанию и прогрессу.
Фантазировать особенно не пришлось. Несмотря на вызывающий антиинтеллектуализм нацистской идеологии, ученых — в прагматических целях — в "реальном" рейхе терпели. Правда, не выставляя напоказ, чтобы не вносить сумятицу в идеально организованную вакханалию обскурантизма и мистики[91]. От рядового бюргера до поры были скрыты полигоны в Пенемюнде, где лучшие инженерные умы, оставшиеся служить нацизму, работали над снарядами Фау. (Позже, конечно, геббельсовская пропаганда не жалела красок, расписывая на все лады "чудо-оружие", будто бы ниспосланное рейху свыше.)
Вот и в романе Сарбана наследники бюргеров рядятся в бутафорские доспехи и медвежьи шкуры вовсе не потому, что нет цивильных костюмов. Охотникам именно так хочется реализовать свои потаенные желания, выпустить на волю инстинкты — вполне в духе нацистской мифологии, проповедуемой их далеким предком в реальной истории.
"Это ужасное зрелище, — писал Томас Мани в 1943 году, — иррационализм, когда он становится популярен. Чувствуешь — быть беде, такой беде, к которой никак не может привести односторонняя переоценка разума. Он может быть смешон в своем оптимистическом педантизме и может быть посрамлен более глубокими силами жизни; но он не бросает вызова катастрофе. Это делает только посаженный на престол антиразум"[92].
В романе Сарбана цепко схвачено и вынесено на свет критического анализа то главное, что отличает фашизм от других — политически не менее реакционных — течений. Его поистине зоологическую ненависть к культуре, его принципиальную ставку на иррационализм и невежество.
Вот что говорит на сей счет история реальная.
Известно, что партия национал-социалистов в Германии состояла в немалой степени из необразованных обывателей, лавочников и люмпен-пролетариев. Не мудрено, что, дорвавшись до власти, они первым делом принялись напяливать на себя сверкающие доспехи героев северного мифоэпоса — невежество, возведенное на трон, стремится поскорее избавиться от комплекса культурной неполноценности.
В убогом сознании недоучек, словно в пестром калейдоскопе, смешались антропософия Рудольфа Штайнера (которого они, правда, из Германии изгнали, но идеи усвоили хорошо) и тибетская мистика, геополитика и бредовая космогоническая теория Вечного льда, звериный расизм и вполне житейская зависть к инородцам, вера в легедарную Атлантиду и шовинистическая "научная фантастика"[93]. А добавить сюда мистические идеи индуизма, перемешанные с северными "нордическими" мотивами, да интерпретированного в определенных целях Ницше, да перевранного Вагнера… Вся эта мешанина и составила ту эрзац-культуру, которая сопровождала фашизм в его последующих социальных перевоплощениях.