Улыбайся всегда, любовь моя
Шрифт:
И вот на следующий день... Хотя нет, сначала был еще тот, предыдущий день, когда я купила себе термобигуди и пенку для волос, обещающую «нереальный блеск». А потом уже наступил «и вот».
Нужно было себя как-то украсить. На голове планировались спиральные кудри с нереальным блеском, а на остальной организм я придумала следующее: гриндера, зеленые льняные штаны с шелковым восточным шарфом вместо пояса и в качестве фишки – натовский свитер с отрезанным горлом и укороченный до талии, декорированный понизу пластмассовыми кружочками с изображением покемонов. На мой взгляд, собственно свитер и шарф отражают основные тенденции нынешнего сезона, «этно» и «милитари», а покемоны выступают синтезом того и другого, ибо, с одной стороны, агрессивны, а с другой –
В зеркале я увидела почти все, что замышляла: ну, кудри чуток кривоваты и слиплись, штаны несколько теснее, чем были прошлым летом, а дизайнерский свитер подозрительно отдает хипповским рукоделием, каковым, по сути, и является. Но главное было: сияние. Причем не от кудрей. Светилось лицо, и в глазах мерцал дурной блеск, потому что я все время помнила – «и он там будет».
Конечно, он мне давно безразличен. Но я уже все придумала, я знаю, как все произойдет... Я войду и не сразу его замечу... Нет, ну конечно, увижу с порога: хотя у меня отвратительное зрение, актуального мужчину я всегда нахожу в толпе с первого взгляда. Но сделаю вид, что не сразу. Только когда он чуть откинет голову и улыбнется, только тогда я повторю его движение головой и улыбку. И мы пойдем навстречу друг другу через толпу. Или лучше мне остаться на месте, чтобы он сам подошел? Нет, придурок не догадается, он всегда плохо видел мизансцену (что и по картинкам заметно, кстати). И значит, мы такие сходимся, и вокруг нас сразу образуется небольшой пятачок пустого пространства – люди всегда чувствуют эти вещи, тем более что вместе мы выглядим потрясающе. И главное, он тоже в зеленом натовском свитере, только без покемонов. (Просто это его единственный свитер, ошибиться невозможно. Я помню, как год назад мы поехали в гости, чтобы немного побыть рядом, но для хозяев надо было сделать вид, будто мы встретились случайно. И мы заявились – случайные-преслучайные. Только одеты абсолютно одинаково и лица хитрые. А потом еще один мой приятель пришел – угадайте в чем? – и люди, которые в курсе, просто обхихикались.)
И вот я к нему приближаюсь, на метр примерно, и останавливаюсь. Он тоже останавливается, и мы друг друга осматриваем с ног до головы, а потом я подхожу совсем близко и подставляю лицо для поцелуя. Он наклоняется ко мне, и его волосы падают (а если он опять с хвостиком, то сам дурак), и я чувствую запах (табак и крупное свежевымытое животное) и специальным низким голосом говорю: «Оооо, ссссокол мой...» У него тут же все встает, судя по выражению лица. И он вдыхает мои новые духи, более сладкие, чем раньше, офигевает и бормочет: «Давно не виделись». А я незаметно трогаю пальцами его ладонь и отхожу.
Отхожу – это обязательно.
А в конце вечера я опять даю ему себя увидеть. Он подходит и уверенно (ведь у меня глаза безумные, как раньше) говорит: «Может, заедем ко мне, картинки посмотрим?» А я: «Не-а, из-ви-ни, всякие скучные делааа, я так счастлива тебя видеть, слааадкий, но надо бежать». И ухожу. (Сейчас вам не видно, но я показываю язык.)
Я представляю все это уже в метро и вижу себя в двери вагона – совершенно довольную, и мужчина рядом смотрит на мое отражение с огромным интересом.
Я выхожу на «Павелецкой», звоню Тине, а она говорит, что все уже закончилось. Снова спускаюсь в метро и жду ее, чтобы передать ту самую бумажку. Она приходит, всматривается в меня и говорит: «Ого, какая ты сейчас красивая!»
Ну да – у меня же только что было свидание.
* * *
Часы на видеомагнитофоне все время показывают 0:00 и мигают. Я двигаюсь вверх-вниз и смотрю, как они подпрыгивают и расплываются.
Нельзя закрывать глаза, потому что я увижу другое лицо, тело, кусок плеча. Я некстати вспомню, как это, когда вообще не думаешь «повернусь так», «ногу сюда», «коленку больно». Потому что взлетаешь, проваливаешься, скользишь, потому что законы физики утратили
И, не пытаясь уточнить свое положение в пространстве, снова закрыть глаза, и тебя продолжат кружить и свивать руки, на которые можно упасть, повиснуть, потому что ты все равно невесома. Во рту всегда горько и сухо, потому что он курит, пить все время хочется, но стакан где-то под кроватью. Где-то в другом прохладном мире, стоит, пока я здесь, в огне, летаю, танцую и умираю.
А потом, из пламени и пота – в холод, я протяну вздрагивающую руку, медленную, длинную, слабую руку, на которую мы оба смотрим, как на чужую незнакомую вещь. Она движется, крадется, а мы не знаем куда и следим с легким любопытством. Как она дотягивается наконец, слепо ощупывает стакан, с небольшим усилием отрывает его от поверхности, так, что вода плещется, обдает холодом пальцы, и рука медленно возвращается с добычей, но неожиданно ослабевает кисть – нет, не могу. И стакан с легким стуком опускается на пол. И тогда он, мужчина, поднимается на локте, одной рукой берет стакан, а другой приподнимает ее голову, чтобы она могла напиться. И она сквозь сбитое дыхание пытается пить, проливает капли на подбородок, а потом отрывается, так и не утолив жажды.
Она, не я.
Поэтому я не закрываю глаза и смотрю на мигающие цифры – или буквы. Они двигаются вверх и вниз, потом по кругу, все быстрее, расплываются, вспыхивают и замирают. О: ОО. Я встаю и иду в ванную. Небольшое зеркало над раковиной висит под углом, так, чтобы отражать лицо, шею и грудь. Я вижу растрепанные волосы, совершенно детское лицо, чуть вывернутые обветренные губы, несчастные желтые глаза, которые, кажется, вот-вот переполнятся слезами. И я говорю ему, лицу: «Ты что, ты что, ты что делаешь со своей жизнью?» И глаза все-таки переполняются, приходится вытирать нос куском мягкого бумажного полотенца и думать, что жить еще долго, а как будто жизнь, кончена, кончена.
Но долго так нельзя, ведь даже не кровь впитается в песок, тепло сквозь пятки уйдет в кафельную плитку на полу, и останется только переступить с ноги на ногу и вернуться в постель.
Когда мой прекрасный принц поменял меня на какую-то девушку в толстых некрасивых очках, я целые дни, вся в слезах, кружила по городу не останавливаясь. Остановиться значило немедленно заплакать. И только когда я быстро шла, почти бежала, на пределе дыхания, тогда только и не плакала. Я носилась «с ветерком», и прохожие не успевали разглядеть моего перекошенного лица, лишь сквозняком их обдувало. Но стыда не было. Было много печали, которая медленно уходила со слезами (ночью), с усталостью и молчанием (днем). Со словами все просто – говорить не о нем я не могла, а говорить о нем и не плакать я не могла тоже («too», англичане так мило строят фразы).
И вот ночью я рыдала, а днем молча бегала по городу. И однажды забежала в «Детский мир», поднялась на четвертый этаж и оказалась в отделе, которого не видела никогда раньше (и никогда позже). Там продавали «все для кукольников», в частности множество разнокалиберных глаз. Они лежали – дорогие, стеклянные, «как живые», естественных цветов, с натуральными прожилочками и точечками. По одному рядом с ценником за штуку, а не за пару. Меня охватило жуткое желание купить и послать ему черную метку. Чтобы он открыл коробочку, а там глаз. Вы понимаете? Я, такая деликатная, милая, умная, страстно пожелала проехаться по физическому недостатку незнакомой девушки, совершить акт детской бессмысленной жестокости и бестактности. С точки зрения логики это ничего не меняло, ну разве что он решил бы, что я спятила от горя. Но я отчетливо поняла, что нашла недвусмысленный магический жест проклятия, после которого у них все рухнуло бы. Более того, это был грех, причем того сорта, что губят бессмертную душу.