Улыбка 45-го калибра
Шрифт:
– Ах, какая жалость, – заплакала старуха, – так надеялась, что оно у вас.
От неожиданности я спросила:
– Почему?
– Ну мы могли бы поменяться. Вы мне – яичко, а я вам… Выбор большой! Картину Репина, например, или серебряный кофейный сервиз… Не хотите?
– Вы коллекционер?
– Нет.
– Зачем вам яйцо?
– Ах, ангел мой, оно было талисманом нашей семьи.
– Вы мать Юрия Анатольевича Рыкова?
– Упаси бог! – вскричала дама. – Он сын Анатолия, который обокрал нас. Долгие годы мы считали яйцо исчезнувшим, естественно…
– Погодите, –
– Амалия Густавовна Корф, – с достоинством представилась дама. – Вообще-то фон Корф, но уже давно приставку мы опускаем. Наш род…
– Постойте, яйцо принадлежало вам?
– Да.
– Но Рыков рассказывал о своей бабке-фрейлине, которая получила его в подарок от императрицы!
Собеседница неожиданно звонко, совсем не по-старушечьи рассмеялась.
– Бог мой, какое вранье! Юра, наверное, думает, что все Корфы уже покойники. Ан нет, я еще жива, скриплю потихоньку и такого рассказать могу. Фрейлина! Да его отец, Анатолий, служил в дворниках, как сейчас помню…
– Амалия Густавовна можно к вам приехать?
– Отчего нет, душенька?
– Но уже поздно.
– Э, милая, бессонница замучила, никакие лекарства мне не помогают, так что приезжайте.
– Говорите адрес.
– Так на одном месте всю жизнь живу.
– Но я-то у вас не бывала.
– И то верно, – опять по-девичьи звонко рассмеялась бабуся, – пишите, сделайте милость. Поливанов переулок, дом 8, квартира 3. Когда-то весь дом был наш, но случилось горе, революция эта…
– Уже еду.
– Милая, яичко прихватите, мы с вами поменяемся.
Я выскочила в холл и налетела на Зайку, которая несла миску с молоком. Белый фонтанчик взметнулся вверх и осел на блузку Ольги.
– Куда ты так несешься? – разозлилась девушка.
– А ты зачем с миской молока по дому бродишь?
– Хочу Юню покормить. Она сидит под стулом и сопит.
Я направилась к двери.
– Куда на ночь глядя? – проявила бдительность Зайка.
Я растерялась. Правду говорить не хочется, что соврать, не знаю.
– Машину в гараж решила загнать.
Ольга не выказала никакого удивления и, присев на корточки, засюсюкала:
– Юнечка, выползи, на. Это вкусно, пей!
Поливанов переулок прячется в районе Старого Арбата. Остались еще там дома, возведенные в XIX веке. Амалия Густавовна и жила в одном из таких строений. Подъезд поражал великолепием. Я ожидала увидеть обшарпанные стены и скопище табличек с фамилиями жильцов, но коммуналки, очевидно, расселили, и в квартиры въехали богатые люди, потому что холл потрясал. Пол был выложен нежно-зеленой плиткой, с ним гармонировал сочно-зеленый цвет стен. На мраморных ступенях широкой, отмытой добела лестницы лежала красная ковровая дорожка, которую придерживали начищенные латунные прутья. В вестибюле у подножия лестницы стояли огромные напольные вазы, из них торчали букеты искусственных цветов.
– Вы к кому? – раздался голос.
Я невольно вздрогнула, повернула голову и заметила в углу, почти под лестницей, парня в черной форме, сидящего за письменным столом.
– В третью квартиру.
– К
– Почему к хозяйке? – удивилась я.
Охранник хмыкнул:
– Так ей раньше, еще при царе, весь дом принадлежал. Она об этом всегда рассказывает. Бойкая такая бабуся, не подумаешь, что ей девяносто лет. Больше семидесяти не дать.
Я поднялась по роскошной лестнице на второй этаж. По мне, так, что семьдесят, что девяносто, – это уже глубокая старость. Вот двадцать и сорок – это существенная разница, а стукнуло тебе восемьдесят или сто, разобраться уже невозможно.
На втором этаже было три двери, все обитые розовой лакированной кожей. Я ткнула пальцем в кнопку звонока и услышала слабое «бом, бом». Залязгали запоры, и на лестничную клетку высунулась крохотная старушка, похожая на белую мышку.
– Вы Даша?
Я кивнула и вошла в темноватую прихожую, где сильно пахло пылью.
– Раздевайтесь, – радостно предложила бабуся, – сейчас чаю попьем, а еще лучше кофе со сливками. Не возражаете?
– Какая у вас дверь красивая! Розовая…
– Отвратительная, – рассердилась Амалия Густавовна, – прежняя была намного лучше. Из цельного мореного дуба, я ее с трудом открывала, и замки стояли от «Файна». В 1916 году врезали, а они как новенькие. Вы слышали о «Файне»?
– Нет.
– Да, действительно, откуда, молода слишком. А эту дверь мне купили соседи. Они богатые люди и хотели, чтобы лестница выглядела прилично. По-моему, сейчас она стала кошмарной, но им нравится. Простонародье обожает блеск и цыганщину.
Продолжая тарахтеть, она пошла в кухню.
– Принесли яичко? – с детской непосредственностью поинтересовалась бабуся, сев за круглый стол.
– Амалия Густавовна, я его не брала.
– Ах, какая жалость, – запричитала старушка, – так сначала обрадовалась, так понадеялась. Вы мне яйцо, а я вам сервизик. Смотрите, какой замечательный, может, передумаете?
– Откуда вы про меня узнали и что это за история с яйцом, дворником и кражей?
В лице Амалии Густавовны мелькнуло нечто похожее на злорадство, и она принялась обстоятельно рассказывать о делах давно минувших дней.
Родилась Амалия в этом самом доме в 1907 году. Ее отцу Густаву фон Корфу принадлежало все здание. Потом случилась Октябрьская революция…
Как это вам ни покажется странным, но Густава, его жену Марту и дочь Амалию репрессии не коснулись. То ли о них забыли, то ли посчитали безобидными, бог знает, отчего так вышло, только жили они по-прежнему на Арбате. Правда, от всего дома им оставили лишь одну квартиру, но других-то дворян вообще отправили на лесоповал. Фон Корфы не только остались живы, но им удалось припрятать многое из семейных ценностей – картины, иконы, посуду, кое-какие украшения. На улице они старались ничем не выделяться среди прохожих. Густав носил картуз и не слишком ладный костюм, Марта имела скромное пальто без остромодной тогда чернобурки, а Амалия, сначала пионерка, потом комсомолка, надевала полосатые футболочки и начищала зубным порошком парусиновые тапочки. Домой девочка никого из друзей не звала.