Улыбка демона (сборник)
Шрифт:
— Где мой кекс?
Вовка сидел на ее кровати, закинув ногу на ногу, вертел в руках брелок с ключами, но не так раздраженно, как в кабинете у начальника, а скорее от нечего делать.
— Съели. — Настя обошла свою кровать и села около стола. — Лечила расшатанные нервы. А тебя разве у малышей не покормили?
— Там уже все спят. Посмотри на время!
Ого! Час ночи! «Старички» не любят долгих посиделок.
— Знаешь, что во второй смене мы будем ставить вожатский спектакль?
Ей об этой традиции уши прожужжали. Всем детям хотелось, чтобы их вожатый
— Взяли «Али-Бабу и сорок разбойников». Есть такой радиоспектакль. Не слышала? Там еще Табаков Али-Бабу озвучивает.
— Слышала. — Настя вглядывалась в ухмыляющееся лицо Вовки. Что-то он затеял.
— Макс Первый, напарник Томы, сыграет Хасана, я Али-Бабу. Хочешь стать женой Али-Бабы?
Предложение было неожиданным. Если ей что-то и светило в этом раскладе, то лишь подтанцовка, а тут такой почет и уважение. Да, конечно, ей очень хотелось сыграть одну из главных ролей. Это вышло бы заметным повышением. Она бы тоже могла появляться в компании «старичков», Вовка бы проводил с ней больше времени.
— Как Валя скажет, — не стала преждевременно радоваться Настя. Музыкальный работник Валентина была дамой строгой, со своим творческим видением. Если Настя ей не подойдет, то никакой Вовка ничего сделать не сможет.
Толмачев улыбнулся. Нехорошо так. Словно не эмоцию демонстрировал, а зубы показывал. Какие они у него белые и крепкие, если что, кого угодно поперек перекусит.
— Скажет, — покивал Вовка.
— Если так, то, конечно, сыграю. — В конце концов, с чего она взяла, что Вовка демон? Ничего проклятого в нем нет. Обыкновенный. Как всегда.
— У тебя получится.
Старший вожатый смотрел на нее, и Насте вдруг захотелось подойти, сесть рядом. А лучше обнять. Любовь не любовь, но Вовка ей очень нравился.
— Ты ведь на педагога учишься, а значит, очень артистична. Красивая. Я видел, как ты танцуешь. Не комплексуй, и все у тебя получится. Я долго присматривался. Все не верилось, как ты могла оказаться в нашей глуши. У тебя с детьми отлично получается справляться.
Настя почти уплыла в туманную даль блаженства от этих слов, но какая-то заноза в голове все предупреждала — будь осторожна!
— Я что-то не пойму, — пробормотала она, пытаясь вырваться из очарования мужского голоса. — Это признание в любви?
Казалось, Вовка обиделся.
— Все вокруг это заметили, одна ты делаешь вид, что ничего не происходит. Я очень люблю тебя!
Настя опешила. Крикнуть в ответ: «Я тоже!» — не получалось. Вовка ей нравился. Но она боялась вклиниться в уже устоявшиеся отношения, предчувствуя массу сложностей.
— Что же ты молчишь?
Сначала ей показалось, что колдовские черные глаза притянули ее к себе, что она сама не заметила, как оказалась на кровати рядом с Толмачевым. Но нет, она все еще сидела на стуле, это он подошел к ней, навис, прижав к спинке.
— Ты не веришь мне? — жарко шептал Вовка. — А я ведь о тебе давно знал, верил, что ты появишься. Вот такая. Сильная, уверенная. Красивая. Я теперь спать не могу, все время брожу около твоего корпуса. О сегодняшнем можешь не беспокоиться, тебя никто не тронет. Тебя вообще никто никогда не тронет. Все теперь будет зависеть только от тебя. Ну, скажи, что ты любишь меня! Что хочешь быть со мной. На всю жизнь!
Он резко сдернул ее со стула, прижал к себе. Слабым эхом билась в голове тревожная мысль, что сейчас сюда придут другие вожатые, что все это придется как-то объяснять.
— Ты не представляешь, что ты для меня значишь. Столько лет один. Как проклятый. И вдруг — ты. Как спасение. И я понял — все это время я ждал только тебя. Вот такую. И все сразу стало неважным. Одно слово. Скажи!
Жар, с которым все это произносилось, пугал. В каждом слове было столько страсти, столько отчаяния, что вся Настина жалостливая душа готова была кричать: «Да! Я буду с тобой!» Но что-то мешало ей это сказать.
А Вовка уже опустил ее на кровать, тяжело навалился сверху, жадно гладил тонкими пальцами лицо, смотрел так, словно не мог насмотреться.
— Ты невероятная, — жадно шептал он. — Ты не могла здесь появиться. Такие должны ходить по небу, а не по земле. Тобой можно только восхищаться. Ты ангел, и я не могу даже рядом с тобой встать. Но вот она — ты. Позволь мне только коснуться тебя! Позволь стоять рядом и смотреть.
— Подожди! — шептала в ответ Настя.
Его слова кружили голову. Она уже не чувствовала своего тела. Оно, как проклятое зеркало, начинало повторять его движения. Он ее обнимал, и она к нему прижималась. Он вел рукой по плечу, по груди, и она выгибалась, чтобы ему удобней было отодвинуть ткань сарафана. И он целовал ее. Настойчиво. Страстно.
Что должно было произойти дальше, Настя уже не понимала. Все вокруг заполнил его шепот:
— Я люблю тебя. Ради тебя я откажусь от всего. Все уже забыто. Все столетия, тысячелетия боли и отчаяния. В этом мире больше не будет страданий. Мы искупим их. Скажи только слово, что ты согласна. Мы вдвоем — и мир ляжет к нашим ногам. Я все сделаю, чтобы ты ни секунды не пожалела о своем выборе. И это будет правда. Скажи!
Его слова ядом вливались ей в уши. Он закрывал ей глаза ладонью, губы запечатывал своими губами. Она задыхалась. Сознание ускользало. Они уже были не в маленькой вожатской комнате на скрипучей неудобной кровати. Они уже неслись между звезд. В лицо бил ветер, гудели, проносясь мимо, вселенные.
«Да! Только с тобой!»
Мысленно она уже кричала это. Но грудь полнилась жаром, говорить было невозможно, воздуха не хватало. Из кружений галактик вокруг нее выплыло лицо. В темных глазах было столько любви. Его рука потянулась, чтобы коснуться ее лица. Узкая ладонь с тонкими нервными пальцами. Пальцы чуть подрагивали.
Он хочет ее, и это так прекрасно! Остается только согласиться. Если не сказать, так кивнуть.
Настя на мгновение закрывает глаза. И вдруг… Как вспышка. Она с Вавой и Марусей сидит около мистической палатки и гадает старшему вожатому. У нее на ладони лежит его рука. Небольшая крепкая ладонь с длинными узловатыми пальцами — знак гармонии и уверенности в себя.