Улыбка (изд.1993)
Шрифт:
Он уснул.
Он добрался до Нью-Тексас-Сити в полночь.
Оставил машину перед косметическим салоном «Делюкс» и лихо гикнул.
Вот сейчас она выбежит в облаке духов, вся лучась смехом.
Ничего подобного не произошло.
— Уснула. — Он пошел к двери. — Я уже тут! — крикнул он. — Алло, Женевьева!
Безмолвный город был озарен двоящимся светом лун. Где-то ветер хлопал брезентовым навесом. Он распахнул стеклянную дверь и вошел.
— Эгей! — Он смущенно рассмеялся. — Не прячься! Я знаю, что ты здесь!
Он
Нашел на полу крохотный платок. Запах был такой дивный, что его зашатало.
— Женевьева, — произнес он.
Он погнал машину по пустым улицам, но никого не увидел.
— Если ты вздумала подшутить… Он сбавил ход.
— Постой-ка, нас разъединили. Может, она поехала в Мерлин-Вилледж, пока я ехал сюда?! Свернула, наверно, на древнюю Морскую дорогу, и мы разминулись днем. Откуда ей было знать, что я приеду сюда? Я же ей не сказал. Когда телефон замолчал, она так перепугалась, что бросилась в Мерлин-Вилледж искать меня! А я здесь торчу, силы небесные, какой же я идиот!
Он нажал клаксон и пулей вылетел из города.
Он гнал всю ночь. И думал: «Что если я не застану ее в Мерлин-Вилледж?»
Вон из головы эту мысль. Она должна быть там. Он подбежит к ней и обнимет ее, может быть, даже поцелует — один раз — в губы.
«Женевьева, дорогая», — насвистывал он, выжимая педалью сто миль в час.
В Мерлин-Вилледж было по-утреннему тихо. В магазинах еще горели желтые огни; автомат, который играл сто часов без перерыва, наконец щелкнул электрическим контактом и смолк; безмолвие стало полным. Солнце начало согревать улицы и холодное безучастное небо.
Уолтер свернул на Мейн-стрит, не выключая фар, усиленно гудя клаксоном, по шесть раз на каждом углу. Глаза впивались в вывески магазинов. Лицо было бледное, усталое, руки скользили по мокрой от пота баранке.
— Женевьева! — взывал он к пустынной улице. Отворилась дверь косметического салона.
— Женевьева! — Он поставил машину и побежал через улицу.
Женевьева Селзор стояла в дверях салона. В руках у нее была раскрытая коробка шоколадных конфет. Коробку стискивали пухлые, белые пальцы. Лицо — он увидел его, войдя в полосу света, — было круглое и толстое, глаза — два огромных яйца, воткнутых в бесформенный ком теста. Ноги — толстые, как колоды, походка тяжелая, шаркающая. Волосы — неопределенного бурого оттенка, тщательно уложенные в виде птичьего гнезда. Губ не было вовсе, их заменял нарисованный через трафарет жирный красный рот, который то восхищенно раскрывался, то испуганно захлопывался. Брови она выщипала, оставив две тонкие ниточки.
Уолтер замер. Улыбка сошла с его лица. Он стоял и глядел.
Она уронила конфеты на тротуар.
— Вы Женевьева Селзор? — У него звенело в ушах.
— Вы Уолтер Грифф? — спросила она.
— Грипп.
— Грипп, — поправилась она.
— Здравствуйте, — выдавил он из себя.
— Здравствуйте. — Она пожала его руку. Ее пальцы были липкими от шоколада.
— Ну, — сказал Уолтер Грипп.
— Что? — спросила Женевьева Селзор.
— Я только сказал «ну», — объяснил Уолтер.
— А-а.
Девять часов вечера. Днем они ездили за город, а на ужин он приготовил филе-миньон, но Женевьева нашла, что оно недожарено, тогда Уолтер решил дожарить его и то ли пережарил, то ли пережог, то ли еще что. Он рассмеялся и сказал:
— Пошли в кино!
Она сказала «ладно» и взяла его под руку липкими, шоколадными пальцами. Но ее запросы ограничились фильмом пятидесятилетней давности с Кларком Гейблом.
— Вот ведь умора, да? — хихикала она. — Ох, умора! Фильм кончился.
— Крути еще раз, — велела она.
— Снова? — спросил он.
— Снова, — ответила она.
Когда он вернулся, она прижалась к нему и облапила его.
— Ты совсем не то, что я ожидала, но все же ничего, — призналась она.
— Спасибо, — сказал он, чуть не подавившись.
— Ах, этот Гейбл. — Она ущипнула его за ногу.
— Ой, — сказал он.
После кино они пошли по безмолвным улицам «за покупками». Она разбила витрину и напялила самое яркое платье, какое только смогла найти. Потом опрокинула на голову флакон духов и стала похожа на мокрую овчарку.
— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.
— Угадай. — Она вела его по улице, капая на асфальт духами.
— Около тридцати? — сказал он.
— Вот еще, — сухо ответила она. — Мне всего двадцать семь, чтоб ты знал! Ой, вот еще кондитерская! Честное слово, с тех пор как началась эта заваруха, я живу, как миллионерша. Никогда не любила свою родню, так, болваны какие-то. Улетели на Землю два месяца назад. Я тоже должна была улететь с последней ракетой, но осталась. Знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что все меня дразнили. Вот я и осталась здесь — лей на себя духи, сколько хочешь, пей пиво, сколько влезет, ешь конфеты, и некому тебе твердить: «Слишком много калорий!» Потому я тут.
— Ты тут. — Уолтер зажмурился.
— Уже поздно, — сказала она, поглядывая на него.
— Да.
— Я устала, — сказала она.
— Странно. У меня ни в одном глазу.
— О, — сказала она.
— Могу всю ночь не ложиться, — продолжал он. — Знаешь, в баре Майка есть хорошая пластинка. Пошли, я тебе ее заведу.
— Я устала. — Она стрельнула в него хитрыми блестящими глазами.
— А я — как огурчик, — ответил он. — Просто удивительно.
— Пойдем в косметический салон, — сказала она. — Я тебе кое-что покажу.
Она втащила его в стеклянную дверь и подвела к огромной белой коробке.
— Когда я уезжала из Тексас-Сити, — объяснила она, — захватила с собой вот это. — Она развязала розовую ленточку. — Подумала: ведь я единственная дама на Марсе, а он единственный мужчина, так что…
Она подняла крышку и откинула хрусткие слои шелестящей розовой гофрированной бумаги. Она погладила содержимое коробки.