Улыбка сфинкса
Шрифт:
Однако вернемся к нашему путешественнику, который, покачиваясь на верблюде, всматривается в окружающий его пейзаж: «Новое особенное чувство объемлет путника, когда он в первый раз увидит себя посреди этой мертвой, по-видимому, бесконечной пустыни, где, куда ни обратишь свой взор, сколько глаз ни охватит, не увидишь ни одного живого существа, не заметишь ни малейших признаков жизни. Ни деревца, ни кустика, ни клочка зелени, ни следа кочевья, и где только изредка попадаются жалкие остатки колючего бурьяна, выросшего в зимнюю пору во время здешних дождей, но тотчас после того высохшего на палящем солнце и полузасыпанного песками, когда ветры пустыни вздымают и волнуют их по своему произволу.
Радуясь встрече и этому жалкому корму, наши верблюды на ходу протягивали к нему во всю длину свои шеи, с желанием полакомиться; но, нередко сорвавши, тотчас выбрасывали бурьян вон изо рта. Серовато-желтая пустыня развернулась бесконечным покрывалом с закругленными холмами и разными небольшими пологими углублениями, где нет ни малейшего приюта для жизни человека…» {67} .
В 1843 г. уже существовал комбинированный сухопутно-морской путь, связывавший Лондон с Индией через Египет. Маршрут Уманца пролегал как раз по этому пути, обслуживаемому английской компанией: она перевозила пассажиров из Каира в Суэц и обратно. На этом отрезке существовало тогда 8 перегонов и 7 станционных домов. При трех были устроены маленькие кафе, которые, впрочем, были закрыты. Лошадей на станции компания постоянно не держала. Их приводили из Каира к тому времени, когда в Суэц должен был прийти пароход из Индии. В то же самое время прибывал пароход из Александрии с почтой из Лондона, и они обменивались здесь своими пассажирами, товарами и корреспонденцией. Это случалось редко, не более одного раза в месяц, но дорога в этот момент оживлялась и в постоялых дворах в пустыне можно было найти все что угодно и едва ли, как пишет Уманец, не со «всеми утонченностями английского вкуса и комфорта». Право пользоваться этими постоялыми дворами покупалось в Каире и Суэце в конторах компании и стоило весьма дорого (100 египетских пиастров, или 22 руб. ассигнациями на человека). Это только за один вход, за все остальное нужно было платить особо и, конечно, недешево, потому что все продукты доставлялись из Каира. В частности, стакан нильской воды стоил в этих постоялых дворах 2 пиастра, или 44 коп. медью.
Дорога эль-Эзбекие была во времена Уманца довольно оживленной торговой магистралью. Несколько раз Уманцу встречались караваны, как правило, состоявшие из 50 верблюдов.
Это, конечно, уже не те громадные караваны, о которых упоминали Григорович-Барский или инок Варсонофий: в прошлые века число верблюдов в них достигало нескольких тысяч. Уманец интересно описывает один из встреченных им караванов. «Ни одной человеческой фигуры не было видно ни на них, ни возле; караван управлялся как бы невидимой силой. Когда мы поравнялись с ним на расстояние 10–15 саженей, тогда только я заметил, что погонщики спали на верблюдах глубоким сном, свернувшись клубком на вьючных седлах или сидя верхом сзади седел и растянувшись вдоль него всем корпусом, а руками обхватив переднюю луку. Сон этих всадников был так крепок, что хотя мы звали их, кричали что есть силы, но никто из них даже не пошевельнулся. Что касается до дороги, то верблюды знают ее не хуже своих хозяев и знают время своего отдыха, который когда наступит, то они разбредутся в разные стороны вокруг щипать остатки колючих трав и никакая плеть тогда не удержит их от этого» {68} .
В конце дня однообразие пустынного пейзажа было нарушено появившимися вдали песчаными холмами. Они все ближе и ближе подходили к караванной дороге, затем показались и горы, которые тянулись непрерывной цепью до самого Красного моря.
Уманца, несмотря на все предпринятые им предосторожности, обманули с наймом верблюдов. Видя его неопытность, ему дали старых дромадеров, которые не шли быстрее, несмотря на все его старания. Угрозы Уманца найти суд и расправу над обманщиками в Суэце у консула или у губернатора не произвели на шейха и проводников-бедуинов никакого впечатления.
Путешественники расположились на ночлег в 11 часов ночи. В этот день Уманец был на верблюде без малейшего отдыха 11,5 часов. Привал разбили на четвертой английской станции, т. е. ровно на половине дороги Каир — Суэц. Чувствуя себя весьма уставшим, Уманец приказал разостлать скорее ковер и через 5 минут спал так же крепко, как те бедуины, которых он встретил днем.
Проснувшись в 3 часа утра, Уманец разбудил шейха и напомнил ему, что пора ехать. На это шейх ответил, что хочет взять взамен уставшего верблюда другого, лучшего у прибывших ночью других бедуинских караванов, но просил обождать, пока верблюды съедят свою порцию бобов. Уманец снова заснул, но через час поднялся, и в 4 часа 30 минут караван вновь тронулся в путь.
Спеша попасть в Суэц засветло, Уманец всячески понукал своего верблюда, но к 12 часам дня его новый дромадер, поначалу бодрый и бежавший ровной рысцой, оказался настолько измученным, что поравнявшись с очередным постоялым двором, остановился. «Я хотел понудить его идти далее, кричал на него и потом слегка ударил курбашем по шее, но он вместо того, чтобы меня послушать, разом сел, или, вернее сказать, упал на брюхо, и так как я все еще не сходил с седла, то, оборотив назад прямо ко мне свою голову и устремив на меня глаза, кричал самым жалобным голосом, как бы прося отдыха. Нечего было делать, нужно было его послушать» {69} .
Только спешившись, Уманец почувствовал, как страшно он устал сам. К тому же его нещадно мучила жажда. За весь день он не сделал ни глотка воды. Вода в мешках испортилась и представляла собой какие-то желтоватые помои. Надо было чем-нибудь утолить жажду. Уманец смешал полстакана этой жидкости с оранжадем и, закрыв глаза, залпом проглотил ее. Это было все его питье за весь день.
В тот же день Уманец получил ожог части руки чуть выше кисти, которую он по неосторожности оставил открытой. Уманца, как и многих других людей, впервые попадающих в пустыню, обманул постоянно дующий прохладный свежий ветерок. Однако эта прохлада кажущаяся. Открытая прямым лучам солнца кожа тут же начинает краснеть и болеть. Краснота как бы в виде браслета опоясала кисти Уманца. Он обвязал обе руки на этом месте платками, и уже на другой день боль утихла.
Уманец проявил незаурядную наблюдательность в описании привычек и нравов синайских бедуинов, сопровождавших его. Он отмечает консерватизм их жизненного уклада: «даже одежда их, очевидно, была той же самой одеждой, в которой ходили кочевники, о которых рассказывалось на страницах Ветхого Завета» {70} , удивляется умеренности бедуинов в еде, их неутомимости и выносливости. Сопровождавшие его три бедуина редко садились на верблюда, чаще же все трое шли пешком, особенно утром. В среднем они проводили в пути от 13 до 16 часов в сутки, из них 9–11 часов шли пешком, притом быстрым шагом, однако большой усталости Уманец в них не замечал.
В продолжение всего пути Уманец расспрашивал шейха бедуинов о системе управления бедуинских племен. Он узнал, что кочующие на Синайском полуострове бедуины были разделены на три главных племени, в каждом из которых имелся свой шейх. Во главе всех племен Синайского полуострова стоял главный шейх — Салех, и жил он в то время близ небольшого города ат-Тора на Красноморском побережье. Шейх Салех происходил из племени курейшитов, обитающего в Аравии, преимущественно в Мекке, из которого, как известно, происходил и сам пророк Мухаммед. Главный шейх не избирался, анаследовал свой титул. «Шейх Салех уважение к себе приобрел сколько по своим кровным правам, столько же и по своим душевным качествам. По словам моих бедуинов, он редкого благородства и справедлив в высшей степени. Чтобы судить вообще о богатстве синайских бедуинов, скажу лишь, что проводники мои, говоря о шейхе Салехе, заметили, что он богатый человек и кто к нему приходит по делам, бывает хорошо угощаем. У него четыре жены, четыре невольницы, штук 50 верблюдов и столько же овец, но он еще не первый богач между бедуинами; есть многие из них, имеющие скота в два и даже в три раза больше, чем он. Из этого видно, что синайские бедуины не так богаты, как бедуины Верхнего Египта, которые своих быков и верблюдов считают сотнями голов» {71} .
Синайские бедуины не признавали над собой власти египетского паши и не платили ему налогов. Напротив, они сами получали от него плату за охрану проходивших по Синаю караванов. Как-то Мухаммед Али задолжал им много денег за перевозку и не платил, несмотря на беспрестанные их напоминания. Бедуины потеряли терпение и ограбили караван, который шел с грузом кофе из Мекки в Каир. «То-то раздолье было тогда нам, — сказал Уманцу шейх, возвысив голос, и радостная улыбка оживила его глаза и лицо, — с утра до ночи мы только и делали, что жгли, мололи, да пили этот кофе первого сорта… Славное время было и славная „фантазия“ („пирушка“ — на египетском диалекте. — П. П.)была тогда у нас». Мухаммед Али разгневался и послал отряд солдат наказать бедуинов, однако ему была устроена засада. Для этого бедуины избрали узкую долину, с боков стиснутую горами и заваленную камнями. Здесь «они сложили стену из камней вышиною в рост человека, а от концов стены протянули крылья на гору, заворотив их наверх. Когда солдаты Мухаммеда Али дошли до этой преграды, то со всех сторон бедуины открыли по ним страшную пальбу из ружей и пистолетов. Отряд был разбит и отступил, а бедуинов погибло немного» {72} . Шейх Салех, узнав о поражении Мухаммеда Али, тотчас сам (с полными карманами бакшиша) отправился в Каир. Долго ему пришлось находиться в Каире, прежде чем он пришел к соглашению с Мухаммедом Али: последнему были возвращены задержанные верблюды и остаток кофе в обмен на обещание впредь исправно платить бедуинам. Впрочем, Уманец не ручается за полную достоверность этого рассказа, так как, например, английский путешественник Робинсон рассказывает об этом деле несколько иначе и сводит его к простой и обычной сваре между бедуинскими племенами.