Ум лисицы
Шрифт:
Она с трудом выдержала этот взгляд, чувствуя, как дрожат веки и ресницы.
— Дайте прийти в себя, — повторил он. — Тоска! Вы знаете, что такое тоска? Женщинам не дано почувствовать. У них другие заботы. Тоскующая женщина — это всего-навсего женщина, которую разлюбил мужчина. Мыльный пузырь. Простите за откровенность, — сказал он, усаживаясь на кровать.
— Бог простит, — отшутилась Геша.
— Никогда так не тосковал. Никому никогда не жаловался. Цените! Что за город такой тоскливый?
— Уже оценила. Что дальше?
— А дальше? Сядьте,
Речь Кантонистова стала медлительней, тупее, а глаза, взгляд которых был направлен на Гешу, сделались совсем каменными — голубовато-серыми халцедонами в пасмурную погоду, когда ни один лучик не светится в глубине.
— Я думал о вас, — сказал Кантонистов. — Ложился на эту, не знаю, как ее назвать, и единственное мое спасение — вы… Все эти дни вы были рядом…
— У вас больное воображение. Чья это комната?
— Я ведь не задал вам еще ни одного вопроса, — едва ворочая языком, ответил Кантонистов. — Мне не хочется слышать и от вас. Устал. Давайте помолчим.
— Глупость какая-то! «Помолчим»!
Перед ней сидел на застеленной кровати дьявольски усталый или мертвецки пьяный человек, принадлежащий к тому кругу друзей Ибрагима, в котором не принято было церемониться с женщинами. Жить просто так из дружеских чувств в «бедной лачуге», не получая выгоды от вынужденных неудобств? Что же его удерживало здесь? Какие-то дела… Почему обрывок купюры валялся на столе?
Все это угнетало Гешу, а деньги, которые опять, как когда-то, бросились ей в глаза, наводили на мрачные предчувствия, словно пробудившийся инстинкт пророчил беду, тревожа Гешу и побуждая к каким-то неясным действиям.
В наступившей тишине она услышала вдруг подозрительный шорох в темном углу комнаты. Пращуровский страх холодным дождем окропил кожу.
— Тихо, — шепотом сказал Кантонистов, подняв указательный палец. — Животное идет. Не пугайтесь.
Темный угол, с которого не сводила глаза обомлевшая Геша, зашевелился, что-то сдвинулось там, тьма прорезалась светлым пятном и другою тьмой, мелькнувшей в непредсказуемом судорожном движении… Геша попятилась к двери, увидев большую крысу, кинувшуюся в шалом беге к холодильнику… Крик, готовый вырваться из груди, застрял у нее в глотке. Глубоким испуганным вздохом она словно бы загнала этот крик в свою грудь, погасив его ахающей, шепотливой, сиплой струей воздуха.
— Проклятие! — услышала она голос Кантонистова и увидела его бросок к столу, тяжелый и плавный, как погружение в воду моржа или сивуча. — Она смеется надо мной!
Мелькнула рука, схватившая тяжелый амбарный замок. Геша увидела резкий замах и услышала грохот массивного замка, пущенного, как из пращи, в засуетившуюся крысу, которая была отброшена ударом к стене, опрокинута на спину…
— Господи! Что вы делаете?! —
— Животное, — ответил он мрачно. — Сушит лапки…
Крыса, вздрагивая в последних конвульсиях, сучила маленькими ножками, словно бежала, бежала в ужасе от мучительной боли, на которую она никак не рассчитывала в этот вполне обычный вечер долгой ее жизни. И не могла убежать.
Все это произошло на глазах у Геши, и произошло так быстро, что она не успела всерьез испугаться и, не понимая ничего, схватила плащ. Но Кантонистов, ринувшись в угол, поднял что-то с пола…
— Видите, что она делала, — вскричал он, держа это что-то в руке. — Посмотрите! Мне надоело! Еще немножко, и я сошел бы с ума. Она жрала где-то деньги и делилась со мной огрызками. Вот! Эта пятерка… Да — пять рублей… Она издевалась надо мной! Вот! Смотрите. Вы любопытная, хотели все знать… Смотрите во все глаза и слушайте, иначе я сойду с ума.
Кантонистов облизывал сухие губы и казался в самом деле сумасшедшим. В левой руке его трепетал в трясущихся пальцах клочок синеватой бумаги, в правой он держал, как камень, бурый от въевшейся ржавчины тяжелый кусок железа с болтающейся дужкой. Лицо было искажено ужасом, как будто он только что убил человека.
— Вы свидетель, — сказал он, ткнув рукой в сторону дохлой крысы.
Он тяжело дышал, поглядывая то на Гешу, то на замок в руке, в который он вцепился с такой бешеной силой, что побелели пальцы.
— Проклятие! Зачем это нужно? Устал! Честное слово! Вы мне не верите? Вот — убил…
Он взглянул на замок и осторожно положил на стол, огрызок пятерки выбросил на пол. Отряхнул руки, попытался улыбнуться…
И вдруг глаза его подернулись пепельным страхом: дверь в комнату бесшумно отворилась, и человек, стукнув тяжелым чемоданом о косяк, запыхавшись, вошел, возник, образовался, как только что в углу образовалась крыса, валявшаяся теперь с оскаленными желтыми зубами, с мокрой мордой у стены.
Геша метнулась в раскрытую дверь, выбежала из комнаты и, толкнув в коридоре какую-то женщину в тапочках и халате, торопливо прошла, как будто протиснулась к другой, спасительной двери.
На улице хорошо пахло свежим воздухом, тополиными почками и землей. Капитан прохаживался под окном, загороженным картоном, и, увидев бегущую Гешу, поймал ее, схватил за плечо.
— Что? — спросил он. — Этот, с чемоданом, тоже туда? Кто это?
— Не знаю! Я ничего не знаю! Ужас, ужас!
За окном раздался вдруг воплевый рев, который тут же смолк. Грохот сдвинутого стола донесся из комнаты, где только что была Геша, и глухой стук… И наступила тишина.
4
До сих пор Геша не могла без волнения вспоминать дьявольское это дело. Труп Кантонистова она, конечно, видела, чуть не упав в обморок, но в расследовании убийства, разумеется, не участвовала. Подробности дела знала только по рассказам капитана и подполковника, который, кстати, в мае пошел на повышение.