Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
– Не в бровь, а в глаз, батюшка. – Я развел руки и чуток наклонил голову, как бы сдаваясь на милость победителя. – Но вы бы сами вряд ли поверили, что охотник не станет стрелять, вдруг узнав, что пойманный им на мушку волк – разумен. Их роли, от века затверженные, вошедшие в плоть и кровь роли смертельных врагов не позволят им изменить правила игры.
– Но вы же, Михаил Иванович, не какой-нибудь темный таежник. Вы – умнейший человек. Я знаю… – Властным движением руки он пресек мой вялый протест. – Вы обязаны попытаться. Признайтесь: вам ведь уже приходилось сталкиваться с разумными чудовищами нос к носу. И вы могли переговорить с ними, если бы захотели…
– И говорил, – бесцеремонно перебил
– Вы скажете: со стороны легко судить. И все-таки мне кажется… – упорствовал батюшка.
– Миша! Федя! Идите сюда! – вдруг донесся из спаленки взволнованный голос Прасковьи Макаровны. – Настя в себя приходит. Зовет какого-то Степу.
Мы кинулись на зов.
Явочные квартиры были провалены. Я проверял их одну за другой и всякий раз натыкался на устроенную Корпусом Охраны засаду или видел условный знак – поставленный на подоконник горшок с геранью. Дважды, когда я обнаруживал жандармов слишком поздно, за мной устраивали слежку. И я уходил от шпиков проходными дворами, в последний момент вспрыгивая на подножку трамвая или пассажирского мотора.
Итак, подпольной сети уже не существовало. Не получив помощи, мы с Настей подались в верховье Томи, в предгорья Кузнецкого Алатау. Там, среди сотен рудничных поселков и кустарных слобод, я надеялся затеряться как иголка в стоге сена. Ничуть не бывало.
Наша непохожесть сразу бросалась в глаза старожилам, хоть мы и прибыли из такого же рудничного края. А чужаков здесь не привечали. Почему? Боялись пришлых пуще моровой язвы, резонно полагая, что по стране в лютую годину гуляют одни только чудовища да беглые каторжане.
Местные власти требовали докладывать обо всех мало-мальски подозрительных субъектах, и о нас добросовестно стучали околоточным да урядникам. Меня и Настю трижды задерживала конная стража. Всякий раз нас сажали в кутузку и после тщательного дознания отпускали, промариновав для верности пару лишних дней в околотке. На прощание мне шептали на ухо:
– Ехал бы ты отсюда, парень, подобру-поздорову. Не ровен час, случится что.
Мы скитались по Кузнецкой губернии, пытаясь найти себе пристанище, и с каждым днем надежды наши таяли – равно как и звонкие «рамзинские» червонцы, зашитые в специальный денежный пояс, который я надевал под нижнюю рубаху. Еще немного – и мы останемся без копейки на каком-нибудь богом забытом полустанке, и придется мне пропитания ради идти с кистенем на большую дорогу.
Ничего не поделаешь: вернулись в губернскую столицу – Кузнецк-на-Томи. В трехсоттысячном городе литейщиков и металлистов затеряться нетрудно. Настя могла снова пойти в гувернантки, а я бы устроился конторщиком или, на худой конец, приказчиком в лавку. Как-никак, мой ярмарочный опыт кое-что стоил.
Но кузнецкая страничка наших скитаний продлилась меньше недели. Нас выдал бывший каменский осведомитель Охранки, за какие-то прегрешения сосланный в здешние края. Надеясь заслужить прощение, он расстарался и настрочил донос в несколько страниц, где живописал мои былые деяния. Читать его красочные сочинения в губернском полку Охраны не стали, ограничившись первыми строками: «Игорь Федорович Пришвин, беглый логик Гильдии Истребителей Чудовищ…»
Слава богу, я был вместе с Настей, когда начали окружать дом, где нам удалось снять пристойную и не слишком дорогую комнату. Я вовремя почуял приближение вооруженных людей. Нюх у меня – как у хорошей лайки.
– Надо бежать, – только и сказал я девушке.
Она глянула мне в глаза – словно обожгла, и ее невысказанный вопрос тут же растаял без следа. Настя была готова идти со мной куда угодно.
Бросив свой небогатый скарб, мы ушли через чердак на соседнюю крышу, оттуда – миновав богадельню и молельный дом баптистов – спустились в харчевню «Три барана». Смешались с толпой, гуляющей по случаю воскресного дня на Казацкой площади, где было устроено торжище и выступал цирк на колесах. И, незамеченные, пробрались в соседний квартал, где жил народ побогаче. Там взяли извозчика.
Опустив верх пролетки, я принялся за работу. Когда спустя полчаса мы добрались до постоялого двора на южном выезде из города, меня было не узнать: я надел парик, наклеил усы, с помощью линз сменил цвет глаз, добавил себе лет пятнадцать, умело организовав морщины на лбу и складки у рта. Нос мой приобрел кавказскую горбинку, а цвет кожи стал более смуглым.
Настя, широко раскрыв глаза, следила за этими превращениями, но так ни о чем и не спросила. Заговорив извозчика, чтобы он ничего не заметил и не запомнил, я подал девушке руку, и мы сошли на деревянные, местами утонувшие в грязи мостки. Теперь у нас одна задача – выбраться из города. Но как это сделать, если все дороги из Кузнецка намертво перекрыты?
На базаре я нашел цыгана и «уговорил» его уступить мне за гроши две ходкие лошадки и старенькую, но недавно починенную кибитку. Этот конокрад еще не скоро поймет, что его крепко обдурили.
Я выбрал южный выезд из города по одной простой причине: Кондомский тракт короток и ведет в тупик, упираясь в поселок Таштагол, за которым только горы. А потому именно этот тракт всегда охраняли хуже других. Но заговорить разом дюжину жандармов при исполнении не смог бы даже матерый старший логик – не то что я. Перебить их на кордоне – порезать финкой, пострелять из их же собственных автоматов – я, наверное, сумел бы, но не захотел. Настя не переживет такого испытания. Даже если я заранее уведу ее подальше – все равно потом узнает по глазам, что искупался в людской крови. Надо было напрячь извилины и придумать какую-нибудь хитрость.
Документы и форма, принадлежащие командиру эскадрона конной стражи, достались мне без особого труда. Опытный и-чу может заговорить любого мирянина – будь тот хоть ста пядей во лбу. И я стал Марабеком Айниевым, выходцем из знойной Гянджи. Вместе с юной супругой я направлялся в Темиртау к новому месту службы; в Куз-нецке-на-Томи мы были проездом. Все честь по чести. Если, конечно, не встретится мне на кордоне – дьявольским попущением – кто-нибудь из бывших сослуживцев этого ярого джигита.
Сослуживцев на кордоне не обнаружилось, зато столкнулся я там нос к носу с каким-то оч-чень странным типом. Это был тусклый и блеклый человечишка, кутающийся в лошадиную попону. Правда, не пахло от него лошадью. И человеком тоже. Ну совершенно ничем не пахло – а с живыми существами так не бывает.
Он пристально смотрел на меня, никак не желая отвести глубоко посаженные и словно бы тончайшей пленкой затянутые глазки, – так что, несмотря на мощный самозаговор, мурашки побежали у меня по спине. Хорошо хоть на мою Настю он не обратил внимания. Она, конечно, была надежно заговорена мной, однако такое «высверливание» выдержит не каждый заговоренный – тем более девушка, едва-едва пришедшая в себя после смерти родных.
Внешне я был совершенно спокоен, а ведь этот чудик едва не проковырял меня насквозь. Быть может, он все-таки что-то сумел во мне разглядеть. По крайней мере, прекратив игру в гляделки, «попонщик» этакими беззвучными прыжочками подскакал к начальнику кордона. Довольно долго он шептал жандарму на ухо, искоса посматривая в мою сторону. Каждая секунда этого назойливого шептания показалась мне часом. И вскоре уже весь кордон уставился на меня, словно я был говорящим медведем или вышел на плац-парад без штанов.