Умрем, как жили
Шрифт:
Юрий бредил. Когда приходил в себя, Катюшка, чтобы как-то развлечь больного, пересказывала, о чем он бормотал в бреду. Юрий жалко улыбался в ответ, сжимал слабыми пальцами ее руку, не имея сил выразить свою признательность как-то иначе. Потом Катюшка поднимала его голову и вливала в рот щедрые глотки остуженной кипяченой воды. Он глотал через силу. Тонкие струйки стекали по щекам, текли за ворот нижней рубахи, а Катюша приговаривала:
— Ну, миленький, ну, пей же! Тебе пить надо, много пить! Чтобы жар вымыть…
Он плохо помнил, что происходило в эти дни. Появлялись
— Уж не меня ли отпевать собрались? — тихо спросил он.
Катюша встрепенулась.
Кармин хотел что-то сказать, но Катюша замахала на него руками.
— Не бабье это дело — в мужские дела вмешиваться.
Как ни плохо чувствовал себя Юрий после воспаления легких — диагноз он установил себе сам, — он решительно кивнул:
— Что случилось? Рассказывай.
— Ты только лежи и не дергайся. Тебе сейчас покой да покой нужен. А дело дрянь, — безо всякого смягчающего перехода сказал Кармин, — ребята с лейтенантом далеко не ушли…
Юрий сделал попытку привстать, но Катюша, не обращая внимания на присутствие Кармина, прикрикнула:
— Поднимешься еще раз, выгоню Сашку!
— Хорошо, подчиняюсь насилию, — мрачно сказал Юрий и, обращаясь к Кармину: — А ты рассказывай.
— Известно пока мало. Как-то вечером на грузовике привезли семь трупов. Петр, готовивший лыжи, сразу же узнал лейтенанта, потом опознали Поливанова и остальных. Трупа Федора не оказалось. Да и по счету, действительно, кого-то не хватает. Немцы выгрузили трупы возле котельной и заставили кочегаров сжигать.
— Зачем?
— А черт их знает? Видно, лень копать могилы. Зима все-таки. Пока яму выдолбишь, сам богу душу отдашь.
— Как выглядели ребята?
— По-разному. Двое раздеты. Ну, валенки, конечно, со всех стащили. Остальные в одежде. Один даже в белом халате. Петр толком разобрать не успел. Ибо первые два трупа, которые сунули в топку, немцев перепугали — в карманах убитых рванули патроны. Фрицы начали ругаться, а потом перебросали оставшиеся трупы назад, в машину, и увезли. Но, как показалось Петру, часть ребят погибла в бою, а двое явно расстреляны. В лейтенанте, говорит он, по крайней мере, с десяток пуль сидит. В груди дырка. Наверно, гады, в упор добивали…
— Где же Федор? — тихо спросил Юрий, еще толком не воспринимая, что это провал операции, на которую возлагал много надежд. Во-первых, установление связи с частями Красной Армии. Лейтенант, как договорились, обещал рассказать нашим обо всем, что они сделали, что замышляют… Лейтенант являлся гарантией признания организации, ее самым главным свидетелем. И вот никаких гарантий… Нет и самого свидетеля…
Но Юрия больше всего сейчас волновала судьба Трушина.
— Я тоже о нем думаю, — с нескрываемой тревогой в голосе сказал Кармин. — Хорошо, если ушел, а если попался?
— Федор не из податливых. С характером парень.
— Судишь по терпению, с каким столько лет сидел а скамейке запасных? В руках гестапо не отсидишься.
— Хочется верить, что он ушел. Жалко парня.
— Парня жалко, но, наверно, стоит подумать и о других, — Кармин произнес вслух то, о чем каждый думал про себя.
— Предполагаешь худшее?
— А почему бы нет?! Если от Федора добьются признания, в Старом Гуже тоже загремят выстрелы.
— Логично. Может, всех выудить и не удастся, но зацепят многих. Нужно собирать штаб!
— Штаб я бы собирать не стал — не стоит поднимать паники. А кое с кем бы поговорил.
— Мне кажется, ребята должны знать об опасности. Я бы объявил готовность номер один, и при первой же тревоге все, кто знал, как готовилась группа перехода, должны исчезнуть.
— Если цепочка начнет разматываться с Федора, то он знал не только готовивших переход.
— Давай так и порешим. Связь друг с другом на время прервать, общаться только через Карно. К Бонифацию, как к богу, обращаются все, и проследить, чей веник по чьей спине пляшет, даже богу не удастся…
— А ведь мы, между прочим, на случай провала ничего не придумали, — растерянно сказал Кармин.
Они с час пытались разработать наиболее скрытные и быстрые способы связи друг с другом, от пятерки к пятерке. Схема не клеилась. Юрию опять стало хуже, и разговор решили перенести на вечер.
Когда остались одни, Катюша, гладя по волосам Юрия, спросила:
— Опасное что-нибудь?
— Как сказать… Если Федор не ушел, то может быть плохо.
— Что ребята погибли, я слышала. Правда, хорошо знала одного лейтенанта. Славный парень…
Она встала, подошла к окну, светившему слишком ярко — за ним разгорался солнечный зимний день, — и завесила его покрывалом. Сразу перестало мучительно резать глаза. Катюша отправилась на кухню готовить завтрак, а Юрий, только лежа в одиночестве, понял, сколь трудным будет ожидание опасности.
«Как долго протянется неизвестность? День, неделю, месяц? Вряд ли фрицы, выжав из Федора имена, повременят с арестами. Побоятся. Недельку последят и начнут хватать. Как первого возьмут, надо без промедления остальных спасать. А если игру затеют? Как котят водить за нос начнут? Мы что-то делать будем, а они все время рядом, все знать, все видеть! А потом…» Воображение нагнетало страсти.
Но сколько Юрий ни думал, лежа в темной тиши комнаты, ничего нового придумать не мог. Наконец, он заснул. И увидел во сне широкое, широкое поле. До самого горизонта ни кустика, ни лесочка. И не понять — то ли зимнее поле, то ли летнее. Если судить по тому, что он совершенно голый и ему не холодно, скорее летнее. Со всех сторон двигаются на него маленькие, маленькие точки. Кольцо сжимается бесконечно долго, как может сжиматься только в кошмарном сне. И он, голый, мечется по ровному, как стол, полю. И некуда спрятаться. А точки растут. И вот он уже видит, что это солдаты в фашистской форме. Идут с одинаково закатанными рукавами, сунув пилотки под левый погон. И автоматы в руках одинаковые, и, что самое страшное, одинаковые лица — того рыжего немца, которого он последний раз видел перед яркой вспышкой связки гранат…