Умрем, как жили
Шрифт:
— Брехня все это, — возразил лейтенант. — Чего ему по фронтам мотаться, генералов, что ли, мало?!
— А вдруг не брехня? Представляешь, лейтенант, если мы фюрера, когда он мимо проезжать будет, ухлопаем, а?! Тут и войне конец!
— Как в сказочке: иголку сломал — и смерть Кощеева наступила? — ухмыльнулся лейтенант. — Их там, этих фюреров, как собак на свалке. Другой на смену придет…
— Жизни бы своей не пощадил, — даже при блеклом свете было видно, как горят глаза Филина, — а удавил бы этого гада! Может, на всякий случай разработать операцию по встрече Адольфа, как смотрите?!
— Будет вам глупостями заниматься! — оборвал Токин. — Сейчас надо решать с переходом через линию
— Парни, увольте! Не могу больше! Душа горит — никакого огнетушителя не хватает, чтобы затушить! Видеть не могу эти рожи, слышать речь не могу, а после смерти Лешки и подавно. Чувствую — сорвусь. И так набедокурю, что под монастырь подведу всю организацию.
— Ишь какой непримиримый, — с ехидством сказал Кармин. — А нам их рыла, значит, пирожного слаще?!
Юрий не дал разгореться зарождавшейся ссоре.
— Всем тошно. Ты не прав, Саша. Лейтенант хлебнул лагерной жизни… А это не каждому пережить дано. Смотри, лейтенант, как знаешь, так и поступай. Мы же уходить из города будем только в крайнем случае. Надеюсь, до этого не дойдет, — улыбаясь, закончил Токин.
Начальнику бригадной разведки полковнику ТРЕШНИКУ
Согласно сведениям, переданным маршевым агентом, резидент «216» при попытке взорвать электростанцию в Старом Гуже, был раскрыт, арестован и расстрелян полевой жандармерией. Причины провала выяснить не удалось. Известно лишь, что в результате частичного взрыва выведена из строя основная турбина, благодаря чему была прервана подача энергии и не работали многие промышленные и военные объекты 83-й пехотной дивизии, расположенной во втором эшелоне фронта на территории Старогужской области. Вышедшие из города показывают, что на улицах были расклеены объявления о расстреле «216» по обвинению в саботаже. По последним донесениям «216» ничего не предвещало такого исхода. Наоборот, сведения были, как всегда, точны, и операция «Электростанция», одобренная Центром, подготовкой завершена. Весь запас необходимой взрывчатки, согласно сообщениям «216», к месту доставлен. Почему взрыв оказался частичным — установить трудно. Целесообразно направить в Старый Гуж нового человека. По слухам, в городе действуют еще неизвестные нам патриотические силы. Маршевый агент, передавший сведения о «216», при обратном переходе линии фронта был смертельно ранен и скончался раньше, чем смог сообщить какие-либо дополнительные сведения.
Считаю необходимым представить «216» и маршевого агента к награждению орденами посмертно.
21 января 1942 года.
ЯНВАРЬ. 1959 ГОД
Я только отправил материал в набор, когда раздался телефонный звонок. Голос показался на редкость знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит. А звонивший спросил:
— Как живется?
— Спасибо, стараюсь… — неопределенно ответил я, мучительно пытаясь представить лицо человека, находящегося на другом конце провода.
Говоривший легко угадал мое состояние.
— Ну что, Джек Лондон, терзаетесь в догадках? С такой памятью на голоса только и распутывать старогужское дело…
Вторую фразу он мог уже не произносить — достаточно было Джека Лондона. Так меня называл только один человек — Дмитрий Алексеевич Нагибин.
— Дмитрий Алексеевич! Где вы? Откуда? Какими судьбами?
— Тихо, тихо, не спешите. Так сразу на все вопросы не ответишь, — засмеялся Нагибин. — А я тут, в Москве. Хотелось бы увидеться, если у вас есть время.
— Есть время?! — хмыкнул я. — Хоть сейчас!
— Давайте сейчас.
— Вы где?
— У Юрия Долгорукого. Время к обеду, быть может, и посидим в «Арагви»?
— Не смею отказаться.
— Сколько времени требуется Джеку Лондону на сборы?
— Голому собраться — только подпоясаться! Через пятнадцать минут буду у основателя Москвы.
Выскочив из машины почти на ходу — остановка в этом месте была запрещена, — я начал искать глазами знакомое лицо. Мне навстречу, улыбаясь, шел коренастый полковник, и это был он, Дмитрий Алексеевич Нагибин. Я широко развел руками, стараясь одновременно и выразить свое изумление, и сердечно обнять. Отстранившись, я не удержался от восклицания:
— Как понять, товарищ фельдмаршал?
— А так и понимать. За парадность прошу простить — был у начальства по случаю представления в звание и возвращения в органы.
— Значит, все обошлось?
— Скорее, пережилось. Впрочем, соловья баснями не кормят. А я голоден. Честно говоря, был бы рад с вами немножко выпить. Потом на работу?
Ресторан, как обычно в обеденные часы, был переполнен.
— Ну, рассказывайте, как живете, как поиск и как пишется книга, — когда официант отошел, спросил Нагибин и забросил в рот очередную «казбечину».
— Плохо. Как говорит Суслик, «исключительно плохо»!
— Кто такой Суслик?
— Наш общий знакомый — Сизов Алексей Никанорович.
— Поздравляю, Андрей! Точнее не скажешь. — Нагибин от души рассмеялся: — Суслик, да и только! Сразу весь облик его вспоминается.
Дмитрий Алексеевич сделал жест языком, как бы облизывая губы — ну точь-в-точь Суслик. Мы оба рассмеялись.
— А плохо-то почему?
— Дмитрий Алексеевич, дорогой, газета вообще молотилка, а спортивная и того хуже. Если ты ошибешься на два миллиона рублей, рассказывая о проектной смете новой гидростанции, никто, кроме начальника строительства, и слова не скажет, а вот, поди, одну десятую секунду не тому засчитай — сотни писем! В спорте, как и в литературе, понимают все! — Я махнул рукой. Нагибин успокоил:
— Бросьте, Андрей. Все идет прекрасно. Квартиру получили?
— Уже знаете?
— Привыкаю к старой службе. Она у нас на информации зиждется.
— Как же случилось, что вы опять в органах?
— Так и случилось. Из запаса вызвали, наговорили кучу комплиментов об опыте, заслугах… Будто их не было, когда шел другой разговор — крутой и несправедливый. Ну да кто старое помянет — тому глаз вон!
— Когда уезжаете в Таллин?
— Не уезжаю вообще. Остаюсь работать в центральном аппарате.
— Прекрасно! — не удержался я от восклицания.
— Я бы сказал, интересно, — сдержанно поправил Нагибин.
— А у меня плохо, ой как плохо! — опять заныл я. — Ничего не успеваю, мелкая суета затирает, и нет времени заняться Старогужьем всерьез. Кстати, хорошо, что мы с вами увиделись, — я завтра на пять дней уезжаю с хоккейной командой в Австрию, а потом в Прагу…
— Наслышаны, — улыбнулся Нагибин.
— Ну, Дмитрий Алексеевич, тогда что же вы меня расспрашиваете? Может быть, вам уже известно и кто предал старогужское подполье?