Умри, старушка!

Сакин Сергей

Из широких безразмерных штанов брат вытащил яблоко и вкусно разломал его на четыре дольки. Бутылка пошла по кругу, мы пили прямо из горлышка, высоко запрокидывая головы, и закусывали яблоком. Когда в бутылке оставалось не больше 1/8, водила зажег свет в салоне. Только тогда мы заметили, что мы кружим по городу уже добрый час, а может быть, больше, и что солнце уже садится, С востока на город накатывала теплая фиолетовая ночь.

Мы решили выписаться на первой же остановке и искать какой-нибудь клуб, чтобы скоротать ночь. О ночлеге можно было забыть — напроситься к кому-нибудь в нору или в какой-нить хостел не сложно, но об этом надо было позаботиться заранее, еще днем.

Перед остановкой Лялечка достала из

рюкзака круглую серебряную фляжку — перед поездкой выпросила у отца — и перелила в нее оставшийся Джемесон. Мы выпрыгнули из автобуса, и когда за нами зашипели двери, в салоне погас свет, дальше бас поехал неосвещенным. Мы в нем были единственными пассажирами. Днем этот городок отличался от себя самого ночью. О, как он отличался, братья! Днем он был респектабельным и солидным, и если тебе пришло в голову выпустить в него когти, то эти самые когти очень скоро приходилось рвать. Сейчас городок наш.

Машин на улицах не стало меньше, но они почти все — старые и помятые, из них разносятся громкие басы ночных ритмов. На окраинной улице, где стояло четверо московских подонков, было ничуть не меньше вывесок и витрин, чем в центре. Но это были уже совсем другие вывески. Кабаки, кабаки и опять кабаки. Из каждого была слышна музыка, одни мелодии накладывались на другие, смешивались с басами из проезжающих машин. Какофония! (или полифония?) Квартал был абсолютно темен, не считая пятачков света около входов в «заведения», яркие вывески только подчеркивали это и, хотя по тротуарам постоянно кто-то проходил, разглядеть прохожего было невозможно. Иногда только вспыхивали на секунду белые пятна зубов или белков глаз. Мы оказались Б квартале цветных.

Все мы уже знали, что сказочки о стремных ниггерах — не более чем сказочки, но все равно кровь побежала чуть быстрее, мы чувствовали приятное возбуждение. Эта ночь походила на все книги Керуака разом: мы стояли, держась за руки и чуть покачиваясь, зачарованно озирались и не могли решить, в какую сторону шагнуть — так много соблазнов было вокруг.

Пошли налево, решив брести до первого заведения, где можно послушать саксофон. Идея про саксофон принадлежала главному поклоннику Керуака Псу. Это вообще часто с ним случалось — он воспринимал поведение персонажей из понравившихся книжек как руководство по жизни. У меня тоже так было лет в 17–21. Но я предпочитаю с Псом на эту тему не распространяться. Да и, тйеео1, я ему как-то завидую: романтика — слово для идиотов, но кто сказал, что быть идиотом — плохо. Им, во всяком случае, уж точно живется легче, чем умным.

Ночь определенно была битническая (Пес угадал!), потому что в 21-м веке мы нашли заведение с живой музыкой — и именно с саксом! — уже за следующим поворотом. У чикс от возбуждения подрагивали ноздри, они (наверное, бессознательно) поправляли свои короткие стрижки, на ходу чистили перышки. Черная крашеная дверь открылась, звуки настоящего бопа стали оглушительными. Нам на встречу вышло трое ниггеров. Они были одеты | в какое-то неброское шмотье, короткие стрижки — так, на самом деле, и выглядят в цветных кварталах, все эти штаны и банданы бывают 1 только по МТБ и на Карибах. Покрытая гремящей жестью дорожка и ступеньки были достаточно широки, чтобы разойтись без труда, но один из черных задел меня плечом. Я развернулся и уже хотел скинуть с плеча рюкзак, но черный поднял белые ладошки и сказал «Сор-ри!» несколько раз подряд. «Сорри, бро, сорри, сорри». Настроение было мирным, извинение | было принято, конфликта не получилось.

…При входе стояло еще два ниггера. Огромные как Кинг-конги, они возвышались безразмерными плечами до неосвещенного уже потолка. Пес казался лилипутом рядом с ними. Эти мутанты лениво прощупали наши рюкзаки, я обратил внимание, что любой из них мог бы держать кистью баскетбольный мяч. Когда они начали нас обыскивать, они чуть сдвинулись плечами, и, закончив формальность, также неуловимо освободили путь и пригласительно шевельнули подбородками.

В коротком коридоре, в котором было две \ узнаваемо пахнущих двери, Катя-Девушка вырвала у Пса лавры «Юморист Дня», выдав: «Интересно, а у Эдички Лимонова во рту поместился бы?» После

секунды, занятой осмыслением! услышанного, Пес упал на стену, я повис на Псе, Лариса выгнулась неестественным комочком и обняла меня за ногу. Таким клубком мы и ввалились в маленький зальчик. Здесь было очень темно, и сладкий дым, плавающий густыми пластами, еще больше скрывал разноцветный свет редких лампочек. Посетители сидели и стояли, как горошины в стручке. Здесь набилось столько черных, что нельзя было рассмотреть кого-то одного. Это была одна ритмично двигающаяся, пульсирующая, визжащая масса. Все танцевали и, танцуя, опрокидывали в глотки дешевое пиво из пластик стаканов, проливая на себя и на соседа. По рукам передавались большие самокрутки из коричневой бумаги. Это было настоящее безумие.

И над этой пульсирующей массой стояли на маленькой, дурно освещенной сцене, трое музыкантов. Это были сакс, бас и гитара. Я никогда не слышал битнического бопа, но сразу понял, что это он. Это был шквал, тропический ливень нот, это был ураган. Я не заметил, как мы уже танцевали {просто извивались всем телом), смешавшись с толпой. Через минуту с нас градом катил пот, и пока Пес проталкивался к бару из поцарапанного пластика, Лялечка взяла из первых попавшихся рук запотевший стакан, улыбнулась и жадно отпила несколько глотков. Потом она протянула стакан мне. Было запад-ло допивать за ш§§егом, и я отрицательно помотал головой, но улыбнулся. Они любили дурь и рэггей, и у нас было молчаливое соглашение (последний спор закончился расцарапанным лицом для меня и разбитой губой для Ляли) ж обсуждать мою стрижку.

В этом вечере было слишком много того, о чем я мечтал, когда сам читал Керуака, и мне не хотелось его портить никому.

Мне стало очень уютно в этом негритянском клубе, на сердце кольнуло — всегда сидящее глубоко-глубоко ощущение (знание) своей чуждости людям, которые были моими друзьями, с которыми мы в который раз пропахивали эти тысячи километров. Я знал, что не смогу рассказать об этой ночи никому в Москве, что…Саксофонист бросил свою дудку, схватил микрофон за стойку, и под уханье четырех басовых струн они с вокалистом в два голоса заверещали гортанные французские речитативы, Негры вокруг нас уже не танцевали, а прыгали орангутангами. Осветился темный угол сцены, я увидел согнувшуюся над вертушками фигуру — в басы и речитативы врезались зубы скретчей. Со мной начало что-то твориться, меня продирало до костей, а та часть мозга, которая всегда оставалась «чистой», не верила ушам — это была МУЗЫКА, самая НАСТОЯЩАЯ музыка на свете, музыка Айнуров, музыка Гипербореи и Атлантиды. В этой музыке билось сердце и текла кровь. Плотный дым от джойнтов над головами стал сворачиваться спиралями — от парней на сцене летели осязаемые, почти видимые потоки энергии.

И тут со мной, други мои, случилась нехорошая штуковина. Очень, очень некрасивая штуковина. Я почувствовал… нет, не так… я… По мне как будто прошла трещина, я стал рассыпаться на куски… В общем, я понял, что если бы Лялечка протянула мне пиво сейчас, то я выпил бы его до дна и, кажется, сказал бы спасибо. Как нибудь так «thanks, brо. Уо!» На мгновение я увидел на своей голове длинные грязные волосы. Хипстер, хипстер!!! Я увидел себя едущим в метро хиппи, которому пьяные скины льют на голову дешевое вино из горлышка и смеются, обступив его кругом.

Такая картинка способна отрезвить кого угодно. Кажется, я слишком сильно надышался марихуаны, я просто перестал понимать, что происходит вокруг. Расталкивая дымные силуэты, я пошел к выходу. Мне просто надо попасть на свежий воздух, и тогда все пройдет.

Я миновал охрану и вышел на крыльцо заведения. Гориллы в дверях проводили меня взглядами, переглянулись и, ухмыляясь, шевельнули кирпичами челюстей: белый паренек припух от Сент-Севильи. Сделав несколько шагов в сторону, я впечатал спину в белеющую в темноте стену и задрал подбородок. Звезды светили ярко, в Москве такие звезды бывают сразу после дождя. Наверное, в Москве и начались сейчас дожди. Сюр: я увидел эти же самые звезды, но отражающиеся в моих глазах, я сливался с этим дивизионистским городом (или городком? Нечто среднее, наверно), с этой страной, с этой ночью. Щеки стали мокрыми.