Умри, ведьма!
Шрифт:
Десси махнула руками:
— Ну-ка брысь все по местам!
Колеты и блио затрепетали, шуба и платья ослабили хватку, но с места не двинулись.
Десси подняла бровь:
— Вот так, да? Ладно. А мы вот этак.
И медленно, нараспев проговорила:
— Еще сон пошел по зыбке, Дрема-то по лучкам, Еще сон-от лег в ногах, А дрема-то в голове, Еще сон-от говорит: Усыплю я, усыплю! А дрема-то говорит: Удремлю я, удремлю!Шуба обессиленно плюхнулась Рейнхарду на грудь, платья поникли. Молодые хозяева
— Не молчи, дальше говори, — шепотом потребовал Дудочник.
— Дальше я не знаю, — так же шепотом ответила Десси. — Дальше ты давай.
— Что?
— Что помнишь.
— Ну, знаешь… — Дудочник прокашлялся. — Только я ни за что не ручаюсь!
— Говори давай, у меня огонь не вечный. — И Десси еще разок устрашающе махнула руками.
— Ну смотри! Гм… Да что ж я помню-то? Так, вроде…
— Говори, продувная душа!
— Пришел сон из семи сел, — начал Дудочник. — Пришла лень из семи деревень… Э-э… А дальше, как дальше-то?
Десси топнула ногой.
— Сейчас повернусь, — сказала она тихо, — и тебе в рожу огнем. Сразу вспомнишь!
И Дудочник снова заговорил:
— Пришел сон из семи сел. Пришла лень из семи деревень. Собирались лечь, да простыла печь. Окна смотрят на север. Сторожит у ручья скирда ничья, И большак развезло, хоть бери весло. Уронил подсолнух башку на стебель. То ли дождь идет, то ли дева ждет. Запрягай коней, да поедем к ней. Невелик труд бросить камень в пруд. Подопьем, на шелку постелим. Отчего молчишь и как сыч глядишь? Иль зубчат забор, как еловый бор, За которым стоит терем? Запрягай коня да вези меня. Там не терем стоит, а сосновый скит. И цветет вокруг монастырский луг. Ни амбаров, ни изб, ни гумен. Не раздумал пока, запрягай гнедка. Всем хорош монастырь, да с лица — пустырь, И отец игумен, как есть, безумен. [2]2
Стихи И. Бродского.
Платья замерли. Только их подолы чуть-чуть трепетали, словно поглаживали пленников. Дессино сияние тоже погасло.
— Говори еще, — тихо попросила ведьма. — Все хорошо. Тут сильное колдовство. Говори.
Дудочник потер лоб.
— Я ж сто лет назад читал, — проговорил он виновато. — Что же там еще-то было? Разве вот что:
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы, хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда, ночник, белье, шкафы, стекло, часы, ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду. Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье, среди бумаг, в столе, в готовой речи, в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле остывшего камина, в каждой вещи. В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях, за зеркалом, в кровати, в спинке стула, опять в тазу, в распятьях, в простынях, в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.Платья
— Говори еще, — потребовала Десси.
— Уснуло все. Окно. И снег в окне. Соседней крыши белый скат. Как скатерть ее конек. И весь квартал во сне, разрезанный оконной рамой насмерть. Уснули арки, стены, окна, все. Булыжники, торцы, решетки, клумбы. Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо… Ограды, украшенья, цепи, тумбы. Уснули двери, кольца, ручки, крюк, замки, засовы, их ключи, запоры. Нигде не слышен шепот, шорох, стук. Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро. Уснули тюрьмы, замки. Спят весы средь рыбной лавки. Спят свиные туши. Дома, задворки. Спят цепные псы. В подвалах кошки спят. Торчат их уши. Спят мыши, люди. Лондон крепко спит. Спит парусник в порту. Вода со снегом под кузовом его во сне сипит, сливаясь вдалеке с уснувшим небом. [3]3
Стихи И. Бродского.
Дудочник замолчал. Теперь не слышно было даже шелкового шелеста.
— Рейн, мерзавец, ты что тут натворил? — спросил Карстен сонно.
Рейнхард недоуменно заморгал, но не ответил. Глаза его сами собой закрылись, потом голова упала на грудь.
— Он тут ни при чем, — пояснил Дудочник. — Просто одежда тут отлежала полсотни лет, вот и озверела малость от одиночества. Ты бы, наверное, тоже озверел.
— Мгм, — согласился Карстен, прислоняясь к стене.
Десси с Дудочником вывели из подвала двух сонных княжат, повстречали на кухне не менее сонных (чтобы не сказать снулых) Радку с Мильдой и дружно выгнали всю четверку во двор, на свежий воздух. Потом снова спустились вниз, заперли дверь в опасную кладовую, сунули на место засова кочергу.
Когда они вышли во двор, все заколдованные уже проснулись. И немудрено. С неба крупными хлопьями сыпался снег. Прямо на зеленую траву, на чуть пожелтевшие листья, на сухое замковое дерево. Но люди в замке, слава Шеламу, собрались уже привычные, никаких вопросов не задавали, просто молча приняли к сведенью новое чудо.
Десси хлопнула Дудочника по плечу:
— Силен ты, братец.
Тот улыбнулся:
— Не я.
— Да, к слову, кто такой игумен?
Дудочник задумался.
— Что-то вроде Хозяина Леса, — сказал он наконец. Десси кивнула.
Глава 19
Снег под солнечными лучами сошел уже к вечеру, но Гнешку он все равно встревожил. По ее приметам выходило, что это к тяжелой зиме. Кроме того, голова у Гнешки была не пустая, и повитуха разом сообразила, что неожиданный этот снегопад сильно похож на такую же ниоткуда взявшуюся грозу. А сообразив, выложила все это Десси и прибавила, что людям в деревне боязно становится.
Однако шеламка ничего путного ей не ответила — знай загребала ложкой овсяную кашу из горшка и, казалось, беспокоилась только о том, чтобы не зачерпнуть больше, чем Гнешка с Радкой.
На другой день все пошло и того хлеще. Отмывать пропахший гнилью замок пришлось одной Радке. Десси все утро просидела на завалинке, глядя куда-то в пустоту и сосредоточенно мочаля стебель ревеня, потом забралась в книжную клеть к Дудочнику и проболтала с ним еще полдня. Вечером она наведалась в гости к Карстену и Рейнхарду.