Умрут не все
Шрифт:
Понятно было моё возмущение, когда меня бесцеремонно выдернули из намечающейся подростковой влюблённости и отправили в деревню к олэсяй? Предлог был донельзя банален: хватит валяться дома, помоги немного бабушке. Я злилась, но истинную причину своего нежелания ехать в деревню не выдала бы даже под страхом смертной казни и поэтому пришлось мужественно прикрыть сердце на замок. Отправиться к олэсяй. Там я постоянно ныла и капризничала, показывала характер и дулась. Бабушка не обижалась, лишь улыбалась, глядя, на меня своими голубыми, как ясное небо, глазами.
– Ильвира, пойдём-ка завтра с утра в лес, сейчас сезон
Бабушка всегда называла меня именно так, на деревенский манер: нарочито игнорируя букву «Э», подставляя вместо неё «И», с ударением на последнюю гласную: ИльвирА. Я давно привыкла к этому.
Вопреки обыкновению, я не сказала: "Не хочу!". Лесные ягоды я любила, хотя собирать их оказалось непросто.
На следующий день мы оделись так, чтобы не было оголенных участков тела (дабы не обгореть на солнце), натянули панамки и отправились по дороге в сторону гор. Знакома ли вам жадность собирателя ягод? Ощущение ломоты в пояснице от бесконечных наклонов, мысленное обещание "Всё, последняя банка", а затем "Ну, ещё одна и хватит", а потом… Ещё одна полная семисотграммовая банка. С лёгким шуршанием сыпались в десятилитровое ведро дразнящие алые ягоды. Ещё одна! Я уже не могла нагибаться, каждый наклон отдавался непривычной ломящей болью в спине, и я с удивлением смотрела на олэсяй, которая все так же легко собирала манящие спелыми бочками плоды.
В конце концов я стянула с головы мешающую обзору панаму, заткнула её за пояс и стала собирать ягоды чуть ли не лёжа. Солнце исчезло за набежавшими тучами, бабушка озабоченно посмотрела наверх:
– Дождь собирается? – она быстро зашептала что-то неразборчивое.
Стало совсем темно, угрожающе заворчал гром, острое лезвие молнии прорезало тяжёлое вспухшее брюхо неба, и… в этот момент что-то произошло со мной. Я очутилась в глубине какой-то пещеры. На стене загадочно и зловеще светились письмена на незнакомом языке.
На улице рокотал гром и бесновался сумасшедший летний ливень, а в пещере кто-то протяжно напевал, точнее, как будто мычал на одной заунывной ноте.
– Олэсяй! Ты где?! – испуганно закричала я, озираясь.
Меня охватил ужас, такой глубокий, что единственным желанием было выскочить из этой пещеры и бежать прочь со всех ног. Но… Выхода не было видно. Лишь исчерченные диковинными, горящими во мраке, буквами каменные стены нависали надо мной. Песня-вой прервалась и наступила тишина. Но ненадолго. В следующий миг раздался оглушительный хохот и чудовищный рев, в котором я, теряя сознание, успела разобрать слова:
– Даже не думай остановить меня!!!
…Меня больно хлестнули по щеке, и я открыла глаза. Надо мной нависло озадаченное лицо бабушки, а над её головой стремительно расходились в разные стороны мрачные тучи. Превращались в лёгкие облака, которые, в свою очередь, испарялись, таяли на глазах. На лоб мне с ощутимым стуком упали две тяжёлые капли. Две капли – и больше ничего. Небо вновь стало безоблачным и засияло иссушающее солнце. Олэсяй помогла мне подняться, сердито выговаривая:
– Сказала же, не снимай панамку! Голову напекло! Иди, посиди в тени, попей чай, отдохни.
Я отошла к ароматным липам, дающим прохладное спасение. Уселась на траву, подстелив олимпийку. Глотая ароматный чай с душицей и зверобоем, который мы взяли вместо воды, я размышляла над тем, что со мной приключилось. После некоторых раздумий, пришла к выводу, что мне все привиделось из-за солнечного удара.
С того времени в жаркие дни я всегда надевала бейсболку, до тех пор, пока не повзрослела. Каждый раз при этом яркой вспышкой в памяти проносилась мрачная, пещера без выхода и тут же истаивала в неизведанных лабиринтах мозга. В такие минуты я вновь ни с того, ни с сего испытывала тот самый первобытный ужас, от которого начинало замирать сердце, а лоб покрывался холодной испариной. То, что произошло при сборе ягод – было всего лишь минутной слабостью организма, техническим поражением от яростных солнечных лучей, но оставило неприятный след на всю оставшуюся жизнь.
После этого лета я всё неохотнее приезжала в деревню, а вскоре вышла замуж, и мы всей семьёй переехали в Москву. Тогда мы стали приезжать к бабушке вместе с Сашей, мужем. Я видела: он не понравился олэсяй. Что-то такое она увидела в его глазах, нахмурилась и по привычке чуть заметно зашевелила губами, как будто нашептывая что-то про себя. Я постаралась не обращать на это внимания, да и сама олэсяй относилась к моему мужу ровно и доброжелательно, но почему-то тем вечером, когда мы остались одни, Саша сказал:
– Бабушка у тебя… Как будто в душу залезла. помешала там кочергой, покрошила угли, да и закрыла дверцу. Вот как я сейчас. Не очень приятное ощущение. Она у тебя не ведьма? – Он закрыл печную дверцу и поставил кочергу рядом.
– Всё может быть! Ей, кстати, девяносто лет. Но тогда и я ведьма?
Расхохотавшись, я схватила веник, зажала его ногами и стала скакать по комнате, изображая летающую нечисть. Сашка подбежал ко мне, отобрал метелку, отбросил её в сторону и поднял меня на руки:
– Хоть ты и вредная, натуральная ведьмочка, но я тебя люблю, – улыбка сползла с его губ, а глаза стали серьёзными.
Глава 2. Мой мир меняется
И я… Любила тогда своего Сашку. Хорошего заботливого парня, славного и доброго. Когда же он изменился? В какой момент что-то надломилось в нём, превратив его в бессовестного лгуна, что заставило его посреди благополучной жизни стать зависимым?
У меня не было ответа на эти вопросы. Только отголоски былого горя, которые уже притупило всемогущее время. И чувство вины, тяжёлое, давящее. Как будто я была причиной его болезни, а потом гибели. Я всегда запрещала себе думать о смерти Саши, потому что срывалась на другие мысли, вольно или невольно. На причиняющие боль размышления о том, что всего этого могло бы не быть, если бы я тогда согласилась родить, а не сделала аборт.
Я выскочила замуж, едва мне исполнилось восемнадцать. Мы тогда ещё жили в Башкирии, в небольшом городке Салавате. Папа был главным инженером на заводе, мама – домохозяйкой. Потом друг отца позвал его работать в Москву. Мы переехали.
Моя первая любовь – одноклассник, Саша Вавилов, дружили с самых юных лет, а потом дружба переросла в более глубокое чувство. А может быть, не переросла, мы просто перепутали игру гормонов с любовью. Мы поженились сразу после школы: дружили до этого события пять лет с тех пор, как он пришёл в наш класс. Наверное, через год неразлучной дружбы мы решили, что поженимся и сообщили об этом родителям. Я пришла домой после сеанса кино и сказала: