Умягчение злых сердец
Шрифт:
– Да, слушаю…
– Ну как ты там? Все посмотрела? Рогова опросила?
О господи. Опять мама. Никуда не сбежишь от ее бдительного ока. Нет, надо положить этому конец.
– Мне как тебе докладывать, письменно или устно? Или мне больше некому докладывать, как ты считаешь?
– Кирюш, да не злись, я же просто спросила. И вот еще что… У них там камеры слежения по периметру должны быть, надо бы записи изъять, только протокол не забудь составить.
– Мам… Ну зачем ты мне это говоришь? Думаешь, я сама не знаю, что нужно делать?
– Да знаешь,
– Ну да, ну да… Ты умная, мам, а я дура бестолковая. Думаешь, я сама себе подобные вопросы не задаю, что ли? Да я, между прочим…
– А Рогов что говорит? – не дослушав, перебила ее мама.
– Его нет в доме. Он в городе, своими делами занимается.
– Ну да, ну да… Наверное, шикарные похороны организует. А ты его звонком к себе в кабинет вызови. А если не придет, пригрози, что конвой за ним пошлешь. Так, для острастки, чтобы много о себе не думал. И записи изыми обязательно…
– Мам, я сама разберусь, что мне делать.
– Конечно, сама разберешься, кто бы сомневался. Ты же у меня умница, Кирюша. Ну все, пока, некогда мне. Дел много.
Нажимая на кнопку отбоя, Кира усмехнулась – вот так, значит, ага, дел у нее много. Получилось, будто она к матери с вопросами пристает. А бедной матери остается лишь отмахиваться – некогда мне, дел много… Неужели так всегда и будет? И что с этим делать, как быть? Пойти исполнять мамины указания? Ага, сейчас… Фу, как раздражает этот контроль, даже испарина нервная прошибла… Все кругом указывают, что надо делать! То охранник дает указания от чистого сердца, то мама родная.
Но в будку к охраннику Павлу она все-таки пошла и записи с камер слежения изъяла. И так быстро и ловко это сделала, что парень и опомниться не успел. Был он полной противоположностью Клима, что само по себе Киру чуть позабавило – может, Рогову нравятся такие контрасты? Может, он так развлекается? Один охранник явный бандит, другой – юный одуванчик, нежное прыщавое создание. Моргает белесыми ресницами, елозит руками по карманам в поисках телефона. Наверное, у хозяина хотел испросить разрешения насчет записей с камер, но так и не нашел телефона, бедолага, видать, дома забыл.
Записи она отсмотрела уже в отделении. Потом долго сидела за своим столом, пытаясь уяснить для себя, что там увидела. Вернее, кого увидела. В ту ночь, когда Настя умерла, к дому Рогова приезжал Севка Марычев…
Он мало изменился после школы. Такой же худой, неловкий. Но через роговский забор перебрался довольно шустро – камера все его действия довольно четко отследила. Но что делал Севка там, за забором, надо было еще выяснить.
Севку ей доставили еще тепленьким – в буквальном смысле слова. У него был выходной, из постели вытащили. Хотя и не заметно, что он спал – глаза были невыспавшиеся, трагически воспаленные. И сам весь такой… Будто побитый.
– Кирка… Стрижак… Ты, что ли?
– Я, Севка. Здравствуй. Плохо выглядишь.
– Это меня к тебе привезли, значит? На допрос?
– Мы пока просто беседуем, какой допрос.
– Так позвонила бы, я бы сам пришел.
– Извини, но так быстрее.
– А, понятно… Ну, давай, спрашивай.
– Сев… А что ты делал предыдущей ночью в усадьбе у Рогова? Только не говори, что там не был. Тебя камеры зафиксировали, когда через забор шастал. Как ты вообще туда попал, ночью?
– Обыкновенно, как… На машине приехал. Машину на дороге оставил, а сам через забор перелез.
– Зачем?!
– Я Насте помочь хотел… Вернее, спросить… Вернее, она хотела у меня что-то спросить.
– Так помочь или спросить? Она что, просила тебя о помощи? Говори яснее, Севка!
– Да я сам не знаю… Понимаешь, она была у меня накануне. Домой ко мне приходила.
– И что? Чего замолчал, рассказывай! Приходила домой, и что?
– Да ничего. Ничего она мне не сказала. То есть не успела сказать. Светка раньше с работы пришла, ну и сама понимаешь… Ор подняла, начала скандалить… Ты же помнишь Светку, какая она бывает, если в ревность ударится.
– А Настя что?
– А что ей оставалось делать? Ушла… Светка ж ее выгнала, получается.
– Дура она, твоя Светка.
– Да она не дура, просто патологически ревнивая. Больная на всю голову… Она про Настю и вспоминать не может, сразу психоз начинается, а тут… Как говорится, воочию… Да что я тебе объясняю? Ты ж сама знаешь.
– Знаю, знаю. Ладно, не будем отвлекаться. Дальше-то что было? Настя ушла, а потом?
– Да что дальше?.. Я ночью сам к роговскому дому поехал, не спалось мне. Перелез через забор, глянул в окно… Настя в кресле сидела, стакан в руке держала. Пила… Видно, что сильно пьяная была. И телевизор орал… И на столе бутылки стояли.
– Много бутылок?
– Нет. Я не помню точно. Две или три… А может, четыре…
– Севка, она же не пьет. Ты же прекрасно знаешь, что ей нельзя.
– Так я тоже удивился… И тем не менее… Так оно и было… Господи, как тяжело-то! Слышь, Кирка? Не мучь меня, а? Тяжело мне все это вспоминать… Меня и без того Светка измучила своей ревностью. И себя измучила, и меня. Она ведь знает, что я до сих пор Настю люблю. Вернее, любил… А Настя меня – нет, не любила. Никогда не любила… Отпусти меня, Кирка, а? Не могу…
Он всхлипнул некрасиво, по-бабьи, неловко прикрыл дрожащей ладонью лицо, и Кира, перегнувшись к нему через стол, заговорила торопливо, испуганно:
– Севка, Севка, ты что… Не надо, Севка, соберись, пожалуйста. Воды налить?
– Нет, не хочу, – вяло махнул он рукой, отворачиваясь.
– Сев, но мне все равно надо для протокола. Чем быстрее ты ответишь на все вопросы, тем быстрее уйдешь. Так надо, Севка.
– Ладно, задавай свои вопросы, Стрижак. Надо так надо. Мне уж теперь все равно, если по большому счету. Настю вопросами-ответами не вернешь.