Унесенная ветром
Шрифт:
— Да а-а-а, — протянул Лева, трогая струны, — да-а-а-а. Такие вот дела-а-а-а.
Толстый Пашка неожиданно нарушил тишину, загремев разворошенной грудой подрамников.
— Иди, Муха, сюда, здесь у Герки такие интересные картины есть!
— Пошел ты к черту, я поеду в институт, меня ведь выгонят, не посмотрят, что четвертый курс.
Страх перед возможностью отчисления вдруг с особенной силой сдавил сердце, Леха почувствовал, что ничего не сможет сейчас делать, ни спать, ни беседовать с друзьями, ни шляться по городу, покуда этот страх перед родительским гневом, перед предстоящим крахом не покинет его сердца, не перестанет сжимать его душу.
— Я в институт, а ты как хочешь.
Он встал и, не прощаясь ни с кем за руку, вышел из мастерской на узкую крутую лестницу старого дома на Большой Каретной.
На четвертом курсе ты уже взрослый человек. Как у нас говорят: сдал сопромат — можно жениться, а ТОЭ сдал — диплом в кармане. Сопромат Пашка одолел еще позапрошлой зимой. А ТОЭ у инженеров-строителей нет в программе, вместо него на третьем курсе два семестра общей электротехники. Тоже мура порядочная. Но и ее Пашка с Божьей помощью спихнул еще прошлой весной. Так что теперь он вполне уже старшекурсник — на выданье.
В этом семестре многие приезжие ребята, те, кто жил в общежитии, один за другим принялись играть свадьбы. Женились на таких же, как и сами — иногородних студентках. Все-таки семьей легче прожить, что ни говори.
Но Пашка был москвичом и жениться пока не собирался. Куда спешить и зачем, когда девчонки и так к нему липли. Правда, была еще Оля.
После той самой ночи, когда Оля якобы «подшофе» отдалась Пашке на даче, они встречались еще не раз. Разумеется, так, чтобы Митроха ничего не заподозрил. Не хотела Оля ссориться с Митрохой. Потому как из всех ее друзей-приятелей, реальным кандидатом в женихи был только он один. Остальные были не прочь поразвлечься, но на роль супругов не подходили.
И насчет Пашки Оля не обольщалась нисколько. Правда, бывал он порой необычайно нежным, но женская интуиция ясно подсказывала — на него рассчитывать нечего.
Встречались на его даче. Той самой, с продавленными диванами и сортиром в саду. Это когда потеплее было да Пашка при машине.
А то стыковались у него на квартире. Плюсом здесь было наличие полного бара и холодильника, набитого всяческими деликатесами. Минусом — то, что Пашкина мамаша в любой момент могла поломать кайф неожиданным появлением. Жил-то он по-прежнему с ней.
Пашка выпрашивал ключи у знакомых. Заваливались обычно на целый вечер. Сигареты, вино, музыка. Фрукты, мороженое. Проводили в постели час за часом, выползали по очереди в ванную. А иногда и вместе, если в ванной хватало места. А потом назад в постель. Клево было, но хозяева квартир сердились из-за прожженных сигаретами и заляпанных всем, чем только можно, простыней и, как правило, в следующий раз любовникам в приюте отказывали.
А в последний раз встретились они на квартире у Пашкиной тетки — маминой двоюродной сестры, что жила буквально в трех остановках метро от Оли — на «Соколе». Та с детства ни в чем Пашке не отказывала. Одинокая вдова, своих детей нет. Тетя Таня как раз уезжала в Орел к родственникам на неделю, и уговорить ее оставить любимому племяннику ключи было проще простого.
Программа была обычной. Легкий ужин с вином и постель. Оле с Пашкой было хорошо, и не из-за «толстого корня», корень был обычный, и любовником он был немногим лучше Митрохи, несмотря на куда более богатый опыт. Спокойнее он был, не дергался и не спрашивал поминутно — любит его Ольга или нет. С ним было просто, не нужно было врать.
За зашторенными окнами стояли осенние сумерки. В комнате было темно, только плясали огоньки на магнитоле со светомузыкой. Звук был выключен, но си-ди крутился и огоньки бегали в такт неслышной сейчас мелодии.
Еще один огонек летал над постелью — сигарета в тонких Олиных пальцах. Пашка забирал ее, чтобы сделать затяжку и морщился — легкие, с ментолом! Его собственные лежали где-то в темной комнате. За ними нужно было вставать, а вставать не хотелось.
Потом прозвучал сигнал ее мобильника. Мелодия из «Бригады».
Ольга вздохнула — ей тоже не хотелось вставать. Но пришлось. Нагая, с сигаретой в изящно отставленной руке, она рассеянно оглядывалась в поисках места, куда положила сумочку с мобильником. Наконец сумочка отыскалась.
— Кто это, интересно?! — отреагировала Ольга на незнакомый номер, высветившийся на дисплее.
Хмыкнула и приложила трубку к уху.
Выслушала молча. Сказала одно лишь слово:
— Хорошо!
Пашка ждал в постели, любуясь ее точеным станом. Пропорции классические. Из-за невысокого роста бедра кажутся особенно крутыми и привлекательными.
— Что там?! — спросил он.
— Из Омска звонили! — сказала она и подошла зачем-то к окну. — Митрохин в госпитале, раненый лежит! Тяжело ранен. Надо ехать!
Побродила еще по комнате, без видимой цели, потом вернулась к нему в постель и вытянулась рядом, не думая уже о любви. Выражение ее лица вместо лениво-безмятежного стало озабоченным и напряженным.
— Выйдешь за него?! — спросил Пашка, ощутив вдруг приступ ревности. — Выйдешь за него замуж?!
— Ты ведь меня замуж не берешь? — сказала она, выпустив струйку дыма, и посмотрела в потолок.
Обреченно.
Тут Пашка заткнулся, потому как о браке с Ольгой все еще не мог подумать серьезно. Не хотел он совать голову в хомут брачной жизни, но и терять Ольгу ему тоже не хотелось. Разрывался Пашка между боязнью потерять свободу и неведомым ему прежде глубоким чувством.
До сих пор к любви он относился просто. Девчонок, плененных его финансовой состоятельностью, перелапал уйму. А вот что такое real love, о которой вдохновенно пел любимый Ольгой Робби Уильяме, так и не узнал. И вдруг Ольга его зацепила. Поначалу-то он переспал с ней походя, как спал со всеми, кто подворачивался и был не прочь. Но теперь вдруг понял, что отдавать ее никому не хочет. Даже Митрохе.
Тот вечер закончился быстро. Ольга ушла в осенний темный вечер, оставив Пашку в одиночестве перемалывать свои невеселые мысли. Он не поехал домой. Тетки еще почти неделю дома не будет. Можно квасить в одиночку, не слушая мамашиных проповедей! И Пашка стал квасить.