Унесенные землянкой

Бебель

– Останки! Про останки ты рассказал или нет!? – прокричала белая кобылица, утратившая последнюю каплю терпения.

Дракон удивленно уставился на принцессу. С пару секунд он с демонстративно-раздумчивым видом почесывал свой подбородок, но увидев, что Селестия уже вся покраснела от гнева, улыбнулся и спокойно проговорил:

– Какие еще останки? Мантикоры, что ли? Ну да, дал ему немного…

– Эквы Кладис!!! Её останки, прекрати издеваться!!! – вновь закричала кобыла, которая едва ли не билась в истерике от напряжения.

– А-а-а… Ты

про эти останки, а я-то думаю… Надо было сразу сказать! Эх, ничему тебя Рожок и не научила! – с нескрываемой насмешкой проговорил Валентин, весело глядя на правительницу Эквестрии.

Селестия, вопреки своим с трудом сдерживаемым позывам, промолчала. Ответ был слишком важен для неё и она не собиралась терять еще пару часов на скандалы.

– Может быть, не помню, если честно… – виновато проговорил дракон, разводя лапами в сторону.

Селестия дрогнула. Ноги подкосились, а её гордая королевская осанка и манера держаться резко куда-то улетучилась. Казалось, еще чуть-чуть – и аликорн упадет на пол и свернувшись калачиком, зарыдает во весь голос.

– Рассказал… – выдохнула она после недолгой паузы и, отвернувшись в сторону от Валентина, принялась вглядываться в живописный вид на ночной город.

С несколько секунд понаблюдав за морально раздавленной принцессой, дракон уже было хотел напомнить про чай, но его прервал истерично-веселый смех кобылицы:

– Еще бы не рассказал! Ох, сено! А я-то всё думала, что это его в Кантерлот принесло…

Ну да, а что ему еще тут делать? А ведь я так надеялась что ты не проснешься… – с безумным блеском в глазах, закончила она, обернувшись к ящеру.

Валентин презрительно хмыкнул. Он никогда не любил Селестию и – уж тем более – не признавал её власть, считая её просто зарвавшейся выскочкой. Но тем не менее он никогда не устраивал попыток переворота. Правда причина заключалась не в страхе перед её силой или популярностью у подданых, а скорее в обыкновенной лени и нежелании “вытирать лошадкам сопли”.

Именно поэтому он считал своё первое создание безумным. Хотя нет – еще и потому, что это создание и вправду было невменяемым и помешанным на всякого рода шутках и розыгрышах.

– Идиот, чесслово… – буркнул Валентин, вспоминая своего “сына”.

Селестия прекратила хихикать и удивленно подняла бровь, явно намереваясь переспросить.

– Закуски поданы, – с вежливой улыбкой, объявила Луна, бесшумно появившись на башне.

– И чай? – с ненормальным огоньком в глазах, спросил Валентин, приблизившись к темной кобылице.

Принцесса ночи как-то странно посмотрела на сестру и, переведя взгляд на гиганта, кивнула.

– Вот! Это правильно! Смотри и учись, Селя! А то уже старая совсем, а гостей встречать не умеешь… – весело проговорил дракон, с усилием протискиваясь в дверь, ведущую на лестницу.

Луна хотела было о чем-то предупредить Валентина, но увидев, что дверной проём заметно расширился, лишь покачала головой. Думать о том, что сейчас останется от лестницы или приёмного зала, ей совсем не хотелось.

84

“Который час?” – лениво пытался вспомнить он, лежа на ледяной земле.

На лицо пушистыми хлопьями падал снег, но человека это совсем не смущало. Совсем не чувствуя своего тела, тот не беспокоился ни о холоде, ни о боли.

В голове молодого парня медленным хороводом текли мысли и образы. Он тщетно пытался выделить среди всего этого нагромождения воспоминаний хоть какой-то намек на ответ. Но вопрос так и оставался открытым.

“Который час?” – безответно спрашивал он у пустоты что сгустилась внутри него.

Из безумного хоровода в своей голове, ему всё же удалось выцепить хоть что-то.

Он наконец смог вспомнить, как он оказался здесь – один, лежащий на холодной земле, покрытой полуметровым слоем снега. Парень изо всех сил вслушивался в окружающий мир, но всё, что он слышал – громкий, нарастающий гул в ушах. Ни ветра, ни голосов, ни стрельбы…

Откуда-то вспыло, что второй взвод разведроты должен был ночью выйти к высоте 361 и окопаться до утра. Но откуда он это знал, парень не мог ответить.

“Который час?” – вновь спросил он.

Когда в грудь ударила пуля, солдат не почувствовал никакой боли.

Упав на землю, он подумал, что просто споткнулся, но все попытки подняться отзывались лишь вялой слабостью во всем теле. Ни закричать, ни пошевелиться он уже не мог. Да и не хотел…

Единственное желание, что донимало его всё это время – заснуть.

Заснуть и больше не мерзнуть в этом трижды проклятом снегу.

Заснуть и больше никогда не выходить на боевые.

Заснуть и не слышать больше этого страшного шума в ушах.

Заснуть и не просыпаться.

Но солдат не поддавался. В нем всё еще теплилась надежда на то, что каким-то чудом он вновь увидит хоть что-то кроме этой чужой и холодной луны, кроме этих враждебных и неприветливых гор, кроме яростных и жестоких фанатиков.

“Который час?” – вновь спросил он, стараясь не обращать внимания на всё усиливающийся гул.

Единственное, чего он всё еще боялся – это плен. За полтора года службы он уже успел насмотреться на истерзанные трупы тех несчастных, кому не повезло оказаться в руках врага живым – освежеванные, с отрезанными гениталиями, с кольцами в носу, как у скота… Пустые глазницы еще долгое время заставляли бойца обливаться холодным потом при одной только мысли о плене.

“Который час?”

Боли не было. Вообще ничего не было. Всё что мог чувствовать боец – это холод. Пронизывающий, пробирающий до самых костей. Он никогда не думал, что зимой в горах может быть так холодно. Оказавшись в Афганистане в начале лета, он наивно полагал, что жара – это самое страшное, что ему придется пережить за время своей срочной службы. Но помимо ощетинившихся оружием душманов горы хранили и другие сюрпризы, старательно припасенные для воинов-интернационалистов.

Шум в ушах достиг критической отметки, застав его сморщиться, словно от боли.