Уничтожь меня
Шрифт:
человек в этом здании, кто рад тому, что я не умер.
Я придерживаю руку, чтобы держать солдат подальше, которые рвутся вперед, когда я
открываю дверь. Это затрачивает большое количество концентрации, чтобы
предотвратить дрожь в пальцах, а затем я стираю небольшой блеск пота со лба. Момент
слабости недопустим. Этих людей не волнует моя безопасность; они только хотят быть
ближе к зрелищу, которым я стал. Они хотят увидеть трещины в моем здравомыслии, но
меня нет ни малейшего желания показывать это.
Вести их вперед – в этом заключается моя работа.
В меня стреляли, но это не смертельно. Есть вещи, которыми управляют; и я буду
управлять ими.
Об этой ране забудут.
Ее имя не будет произнесено.
Мои пальцы сжимаются и разжимаются, пока я направляюсь к комнате L. Я никогда
раньше не задумывался, насколько длинные эти коридоры и сколько помещается в них
солдат. Ни передышки от любопытных взглядов, в которых читается разочарование тем,
что я не умер. Я даже могу не смотреть в них, чтобы узнать, о чем они думают. Но зная то,
что они чувствуют, я ощущаю решительность к жизни, стремление прожить долгую
жизнь.
Я никому не позволю наслаждаться своей смертью.
– Нет. – Уже в четвертый раз я отмахиваюсь от чая и кофе. – Я не пью кофеин,
Дэлалью. Почему ты всегда настаиваешь на этом при подаче моей еды?
– Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.
Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не
совсем уверен, но думаю, что он пошутил.
– Почему?
– Я тянусь за куском хлеба. – Я вполне способен держать глаза открытыми.
Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.
Дэлалью больше не улыбается.
– Да, - говорит он. – Конечно, сэр. – И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его
пальцы отталкивают чашку с кофе.
Я бросаю хлеб в свою тарелку.
– Это мое мнение, - обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, - ты не должен так
легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все
логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.
– Конечно, сэр, - шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь
достигают чашки кофе.
Эх, Дэлалью.
Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.
Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано
оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он,
наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим
командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел
сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще
не приняло меня.
Было множество встреч в моем доме.
Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не
разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я
смотрю на Дэлалью, я не могу не удивляться тому, почему он никогда не стремился к
большему. Он был частью этого режима с самого начала, но, кажется, он доволен умереть
тем, кем он сейчас является. Он всегда выбирает место подчиненного, даже когда я даю
ему слово; он отказывается от всех предложений, даже когда я предлагаю высокую плату.
Я ценю его лояльность, но меня нервирует его преданность. Кажется, ему не нужно
больше, чем он уже имеет сейчас.
Я не должен доверять ему.
Но доверяю.
Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я
ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня
мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг – мыслить
объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме
собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не
перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной
иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба – это не та вещь,
которую я когда-либо испытывал. Ни будучи ребенком, ни сейчас.
За одним исключением.
Месяц назад я встретил исключение из этого правила. Есть один человек, который
всегда смотрел мне прямо в глаза. Человек, который говорил со мной, не подбирая слов;
тот, кто не боялся показать мне свой гнев, или проявить любые другие грубости в моем
присутствии; единственный, кто осмелился бросить мне вызов, повысить на меня голос…
Уже в десятый раз за сегодня я жмурю глаза. Разжимаю кулак и кладу вилку на стол. Моя
рука снова начинает пульсировать, и я хватаюсь за таблетки, спрятанные в моем кармане.
– Вы не должны принимать более восьми таблеток в течении суток, сэр.
Я открываю крышку и бросаю в рот еще три таблетки. Жаль, что руки не перестают
трястись. Мои мышцы слишком натянуты, слишком напряжены. Я на пределе.
Я не жду, пока таблетки растворятся сами. Жую их, чувствуя их горький вкус. Во рту
возникает металлический привкус, благодаря которому я сосредотачиваюсь.