Уникум
Шрифт:
Что по московской газете, их несколько пачек с санитарным эшелоном привезли, то я почитал с немалым интересом. И некролог о себе нашёл, где сообщалось что я умер от ран в госпитале и похоронен на Новодевичьем кладбище со всеми воинскими почестями. Да наплевать, а вот то что Света переживает и могут быть преждевременные роды, вот это обеспокоило. Я уже одиннадцать дней в госпитале, попросил санитарку принести мне лист бумаги и карандаш. Та это часто делала, я помогал девчатам и писал письма парням вокруг, а девчат уже складывали в конверты и отправляли. А вообще у нас образовался некоторый график. Утром после завтрака я около часа травлю анекдоты, ближе к вечеру, до ужина, час играю на гитаре, тут и раненым хоть какое-то развлечение, и я довольно быстро учусь играть, тем более трое было специалистов по гитаре. Один так преподаватель до войны,
Глава 17. Возвращение в Москву.
Вот так и лечился дальше. В газетах узнал, что коринженер, тот самый генерал что мне мотоцикл чинил, всё же вывел наших на позиции Шестьдесят Третьего корпуса. Да ещё несколько лагерей военнопленных освободил по пути. Много бронетехники вывел. Его за это к Герою представили, уже вручили в Кремле, я фотографию видел в газете. Из двух других групп только одна благополучно к нашим прорвалась. Вторая сгинула. Нет, аэродром как я и приказал они уничтожили, лётчики подтвердили, но сгинули. Топливо закончилось, или в засаду попали, поди знай. Минск ещё держится, там был воздушный мост организован. Наши стали немецкие трофейные «Лаптёжники» использовать, но как сейчас с ними, летают или нет, не в курсе. По остальному. Смоленск ещё держится, бои там страшные идут, а вот на Юго-Западном фронте не всё так хорошо, было три попытки прорыва танковых и моторизованных соединений, чтобы организовать крупные окружения. Два отбили с серьёзными потерями для немцев, да так что три корпуса те отвели в тыл как практически полностью обескровленные, а третий почти получился. Точнее он получился, но окружить наших не удалось, пока смертники пытались удержать эти мобильные моторизованные группы, устраивая засады, Потапов успел вывести войска, выстраивая новую линию обороны, куда немцы и упёрлись. Проблема в том, что до Киева около ста километров осталось. Одессу румыны и немцы взяли всё же, на днях, сейчас к Крыму идут. Не помню раньше срока или позже, если учесть, что было девятое сентября на тот момент. И вообще, что происходит, в газетах особо не писали, от свежих раненых всё узнавали. О нашем рейде трубили долго, считая это большой победой, где немцы понесли огромные потери. Документы немцев убитых мной лично, я ещё Петровскому сдал с моим рапортом по всей операции. А что дальше не в курсе, увезли меня. По вещам, они у Светы, я уверен в их благополучии, доберусь до Москвы, заберу, а пока хочется узнать как там у неё дела, да и о себе вот дал знать.
До Москвы письмо от десяти дней будет идти, это если повезёт, до пары недель, а то и трёх, но это если не повезёт. И плюс назад какое-то время, так что месяц ждать буду пока письмо не придёт мне. Сегодня было шестнадцатое сентября, я лежал в больничной пижаме, выдали ещё неделю назад, да и бинты в то же время сняли, кровь уже не идёт, так заживало и зажило, я уже пытался ноги разрабатывать, движения делал. А вчера разрешили ходить, выдав костыли. Приём чем больше ходить, тем лучше, так вот, я мокрый от испарины, да находился, даже на улицу выходил, лежал на своём коврике, завёрнутом в простыню, как видел, что в зал через двухстворчатые двери заходят несколько командиров госбезопасности, и с ними наша Лидия Николаевна. С ней пара медсестёр и неприметный невзрачный мужичок во врачебном халате. А не наш ли это главврач? Ранее я его не видел, только от раненых слышал, что он есть. А вот один из командиров госбезопасности мне был хорошо знаком. Маринин. Шли те уверенно, наш лечащий врач шла впереди, и вела их. Одна рука у меня за голову была закинута, опирался затылком о ладонь и с интересом наблюдал как те шли в мою сторону. Дураку понятно, что я их интересовал. Маринин меня уже рассмотрел, и видимо опознал. А когда те подошли, не дал ему раскрыть рот и первым спросил:
– Маринин, а ты-то какого хрена тут делаешь?
– Бард, тебе не говорили о субординации?
– возмутился тот.
– Где уважение к старшему по званию?
– Что-то слышал о такой гадости, но видеть не доводилось. Тем более что я ненавижу армию во всём её проявлении, и ненавижу командиров, особенно когда на меня орут, отдавая приказы. У меня есть острое желание впечатать кулак в рожу такому командиру. Смотри, будешь повышать голос этот раз наконец не сдержусь, а то сначала войны коплю в себе, должно же когда-нибудь прорваться.
– И что, меня уважать не за что?
– Хм, интересней вопрос, - я действительно задумался, и после минуты размышлений, нехотя всё же вынужден был признать.
– Не припомню пока за тобой косяков, честный служака, всё вовремя делал, успевал. Ладно, считай убедил, извиняюсь за грубые слова. Так чего надо?
– Ты не охренел? Тебя умершим признали, торжественные похороны были, а ты тут лежишь, скалишься, скотина.
– Ага, видел некролог в газете.
– А говорил не Бард, только похож, - возмущённо прошептал один из соседей.
– Даже не родственник, - тут же отрезал я.
Было дело, лицо-то характерное, вот и говорил, что только похож, раз данные другие. Убедить смог, а теперь всё насмарку. А ведь я и письмо посылал как Ростислав Гафт, как у меня в больничном листе записано. Светка сдала, больше некому, та по письму сразу поймёт кто писал. Почерк та мой знала. Маринин же нахмурившись, спросил:
– Ты почему не сообщил кто такой?
– Я сообщил. Я виноват, что врач идиот, и записал так как ему нужно, а не как мне? А я менять не стал, меня тоже всё устраивало. Знал бы что так будет, специально изменил бы данные свои. Ладно, не томи, сын или дочь?
Весь зал слушал нас, почему-то Маринин не отдал приказа вынести меня чтобы пообщаться без стольких зрителей. А мне наплевать.
– Дочка, точнее дочки, близняшки. Катериной и Елизаветой назвали.
– Катя и Лиза? А что, мне нравится. Как Светлана? Когда роды были?
– Двадцать третьего августа. Как узнала, что ты умер от ран, так и схватки начались. Да и срок подошёл, сейчас дети и мать в порядке. Я перед вылетом зашёл к ним, сказал, что скоро привезу тебя.
– Смысл? Я сам через пару неделю впишусь и побываю у Светы. Детей навестить хочу и у меня там вещи, личные.
– Хм, их изъяли у Светланы.
– Маринин, - тихим голос сказал я.
– Буду у Светы, проверю. Если чего не найду, или что пропало, хоть один патрон, лучше сразу вешайтесь. Я эти пистолеты, у правителя оккупированных территорий Белоруссии трофеями взял, его коллекция. Перед тем как ему живот ножом вспороть, так и взял. Я так не только какие лежали в чемоданчике системы помню, но и номера оружия. Если чего из трофеев не будет… Если вы меня не знаете, то узнаете.
– Как судья и следователь?
– Ты о чём?
– приподнял я одну бровь в вопросительном знаке, сразу сообразив в чём дело.
– Удивительное совпадение, как тебя разжаловали и судили, то судья вдруг в этот же день утонул в ванной, а следователя пытали, забили гвозди в ноги и пустили через них ток. Странное совпадение, не находишь? С учётом того что ты сам в тылу врага так действуешь, не шаблонно, да и не повторяешься никогда.
– Не докажите. И вообще, с чего это на меня подумали?
– А большак-то некому, - развёл тот руками.
– Да и насчёт трофеев своих забудь. У нас трофеев нет, у нас только мародёрство.
– Значит разграбили мои запасы, - покивал я сам себе.
– Я запомню. А насчёт судьи и следователя, будут доказательства, свидетели, приходи, а беспочвенными подозрениями пугать меня не нужно. Ладно, так чего надо?
– Приказ опознать тебя и доставить в Москву.
– Зачем? Меня и тут неплохо лечат.
– Ты не слышал? Это приказ. Подготовьте его к транспортировке, - это тот уже передал тому мужичку непонятному, видимо главврачу.
– Сейчас-сейчас. Лилия Николаевна.
Та кивнула и отдала несколько распоряжений, а меня готовить начали. Два мелких санитара из местных принесли носилки.