Уникум

Клюева Варвара

— Ну, допустим. Опасность-то в чем? Ты думаешь, Татьяна бросится меня душить? Какой в этом смысл? От моей смерти она ничего не выиграет, а проиграет все.

— Кто знает, как может повести себя убийца, загнанный в угол? Если Татьяна потеряет голову…

— Леша, ты сам говорил: Татьяна хладнокровная женщина с трезвым умом и сильным характером. Она не потеряет головы, пока не убедится, что у нас есть неопровержимые доказательства ее виновности. А поскольку у нас их нет, то ей проще повернуться и уйти, не отвечая на наши вопросы, чем подставлять себя под удар, снова пытаясь кого-нибудь убить. У меня одна надежда — на ее страх за свои отношения со Славкой. Пока Славке просто на ум не приходит подозревать

жену — да и с чего бы? Татьяне не приходится лгать и изворачиваться. Но если мы зароним в его душе сомнение, для Татьяны начнется сущий ад. Она не больший гений лицедейства, чем я. А обманывать любимого мужа, с которым живешь постоянно, непросто даже для завзятой лицемерки. Она должна будет пойти на риск и рассказать нам все при условии, что Славка ни о чем не узнает. Но для этого нам нужно поговорить с ней без свидетелей. А как только Татьяна увидит твои бегающие глазки, она сразу сообразит, куда ветер дует, и изыщет какой-нибудь предлог, чтобы с нами не ходить. Нет, я должна пойти туда сама и сделать все возможное, чтобы у нее не зародилось подозрений, пока она не окажется у нас в лагере.

— Одну я тебя не пущу! — уперся Леша. — Я согласен, риск нового убийства невелик, но он есть. И потом, почему ты думаешь, что Татьяна изыщет предлог не ходить с нами, если у нее возникнут подозрения? Ведь тогда мы можем рассказать о своей догадке Славкам. По твоим же собственным словам, она должна бояться этого хуже смерти.

— Она рискнет. Ведь посвятив Славок в свои измышления, мы ничего не выиграем. Татьяна проиграет — да; но если она решит отмалчиваться, сомнения у нас все равно останутся. И она это понимает. Понадеявшись на то, что среди нас нет людей, способных сделать человеку гадость просто так, без всякой пользы для себя и других, Татьяна попросту начнет избегать всякой возможности остаться с нами наедине. Это совсем нетрудно. Ведь не сегодня-завтра они уедут, а в Москве мы со Славками и до этой истории почти не пересекались. Леша, прошу тебя, не упрямься. Если мы сейчас Татьяну упустим, нам всю жизнь придется мучиться сомнениями.

Мольба в моем голосе тронула Лешу, и он заколебался.

— Давай так, — предложил он, подумав. — Я пойду с тобой и посижу где-нибудь в укромном месте. Когда вы с Татьяной пройдете, я пропущу вас подальше — метров на триста — и пойду следом. Но вы должны быть у меня на виду.

— Но она может тебя заметить! Там, у пансионата, — еще ладно, там полно народу, а здесь, за мысом, — никого. Разве что нудисты. Ты ведь откажешься изображать нудиста?

— Еще чего! Конечно откажусь.

— Ну вот видишь…

— Ничего я не вижу! Или ты соглашаешься на мое предложение, или я пойду с вами рядом.

Поняв, что большего мне не добиться, я тяжело вздохнула и уступила.

— Ладно, иди уж следом. Только постарайся на глаза не попадаться. Не топай, как слон, и не сворачивай на своем пути скалы.

Перед дверью триста седьмого номера я простояла минуты три. Все никак не могла собраться с духом. Теперь я и сама ни на грош не верила в свои актерские способности. Но отступать было некуда. «В конце концов, почему я должна вести себя непринужденно? — мысленно подбадривала я себя. — Я волнуюсь за Генриха, а кроме того, оскорблена подозрениями, высказанными вчера Славками в мой адрес. Правда, меня при этом не было, но ребята могли мне все передать. В таких обстоятельствах скованность и нервозность естественны». И, подавив желание удрать, я храбро постучала в дверь.

— Да? — произнесли одновременно два голоса — мужской и женский. Испытав острое разочарование (в глубине души я надеялась застать Татьяну одну), я толкнула дверь.

Они сидели за столом и пили чай — Славка ко мне боком, Татьяна — спиной. Когда я вошла, и он, и она повернулись лицом к двери. При виде меня в глазах Славки

мелькнуло удивление и настороженность; Татьяна же восприняла мое появление совершенно спокойно — только посмотрела вопросительно. «Если судить по их физиономиям, то убийца скорее Славка, чем Татьяна, — подумала я. — Хотя, если он считает убийцей меня, отсутствие признаков бурной радости на его лице вполне понятно».

— Привет, — сказала я хмуро. — У нас опять ЧП. Генрих занедужил.

— Здравствуй, Варвара, — сдержанно поприветствовал меня Славка. — Мне очень жаль. Можем мы чем-нибудь вам помочь?

— Ты — нет. Разве что Татьяна… Мы думаем, он просто сильно обгорел, но хотелось бы на всякий случай показать его врачу. А сюда он не дойдет — ноги сбиты и высокая температура.

— Но Таня — хирург, — напомнил Славка.

— Конечно, я схожу, — сказала одновременно с ним Татьяна, вставая.

— Тогда я с тобой, — быстро решил Славка и тоже встал.

— Э-э… тебе не стоит идти, Славка, — промямлила я и стала лихорадочно соображать, почему не стоит. — Ты… видишь ли, ты расстроил вчера Генриха, и мы боимся, что твое появление ухудшит его состояние. — (Боже, какую чушь я несу!) — То есть… у Генриха совсем упадет настроение, а при болезни это ни к чему. Лучше пусть Татьяна одна со мной пойдет. Мы потом ее проводим.

Славке совершенно не понравились ни мои слова, ни мое желание увести с собой его жену. Он было уже открыл рот, чтобы ответить категорическим отказом, но вмешалась Татьяна:

— Варвара права, Владик. Больных, да еще с температурой, нельзя расстраивать. Это снижает иммунитет. И потом вы со Славой хотели ехать за билетами. Чтобы вернуться сегодня, надо отправляться сейчас.

Я пристально посмотрела на нее и поняла: Татьяна догадалась, зачем она нам понадобилась. Прав Леша: актриса из меня никудышная. Но почему Татьяна не увильнула? Не то что не увильнула, а прямо-таки полезла на рожон. Ведь Славкина позиция давала ей возможность избежать неприятного разговора, не шевельнув пальцем. Скажу сразу: ответа на этот вопрос я не знаю по сей день. Может быть, она не хотела всю жизнь прожить в неизвестности, а может быть, считала, что мы все-таки способны делать гадости бескорыстно. Но так или иначе, она отговорила Славку идти с нами, а сама пошла.

Мы миновали ворота пансионата, ущелье, забитое туристами, и дошли до нагромождения крупных камней, за которым народу было значительно меньше. За все это время ни одна из нас не произнесла ни слова. Но когда мы перелезли через камни, Татьяна остановилась и посмотрела мне в глаза:

— Генрих — это только предлог, да?

— Да, — ответила я прямо.

Она отвернулась к морю, потом медленно пошла дальше.

— Я в общем-то догадывалась, что рано или поздно вы доберетесь до правды. Значит, мне не удалось сбить вас с толку? Жаль. Хотя, конечно, глупо было на это рассчитывать… Могу я спросить, что вы собираетесь предпринять?

Татьяна говорила ровным, совершенно спокойным голосом. И выражение лица у нее было не встревоженным, а скорее грустным. На меня она не смотрела, но не потому, что избегала моего взгляда. Казалось, она просто любуется игрой солнечных бликов на рябой поверхности моря.

— Не знаю, — ответила я после паузы. — Мы над этим как-то не думали. Пока что нам просто хотелось бы выслушать твою историю. Одно я могу обещать тебе твердо: доносов писать мы не будем.

— В этом-то я не сомневаюсь, — Татьяна усмехнулась. — При всей своей многогранности на доносчиков вы не похожи. Знаешь, я никак не могу подобрать определение для вашей живописной компании. Вы представляетесь мне неким уникумом, некой популяцией, не имеющей аналогов в животном мире. Умственно отсталые гении, трезвомыслящие сумасброды, сентиментальные циники, суетливые пофигисты, взрослые дети — как вас назвать?