Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен
Шрифт:
Говорят, что он завешал похоронить себя лицом на восток, чтобы наблюдать за Германией даже из гроба. Большую часть своей жизни он решал германскую задачу своей страны. Молодым депутатом он голосовал против мира с Германией в 1871 г. Проблема, говорил он, не во Франции; проблема в Германии, неукротимо стремящейся к доминированию. На открывающейся конференции Клемансо стремился держать в руках все нити; он редко консультировался со своими коллегами в правительстве или с помощниками. Великий дипломат Поль Камбон жаловался: «Он не организовал свои идеи, он не подготовил метода своей работы. Он аккумулировал в себе все обязанности и всю ответственность. А ведь ему было 78 лет, он часто болел, он страдал от диабета… Он принимал в день по пятьдесят человек и держал в голове тысячи деталей, которые нужно было бы перепоручить своим министрам… Ни в один момент военных действий я не был так обеспокоен, как в эти дни выработки мира».
Его личный штаб составляли талантливый молодой Андре Тардье, военный советник генерал Мордак и промышленник Лушер. Вечером они собирались у премьера (а тот показывал отчеты полиции, следившей за всеми тремя в течение дня).
Клемансо теперь был уверен, что Франция нуждается в сохранении военного союза. Ради этого он был готов на многое. Он сказал палате депутатов в декабре 1918 г.: «Чтобы сохранить этот союз, я готов на любые жертвы». Ближайшим советникам: «Без Америки и Англии Франция не может существовать». Не у всех он вызывал симпатии. Морис Хэнки: «Я нашел его преисполненным интриг и хитростей всевозможного рода». Этот политик жил величием французской цивилизации и недовольством англосаксонским процветанием. И американцев, и англичан такой подход раздражал.
Шло время, и в начале 1919 г. европейские газеты уже начали говорить о непонятной задержке с открытием конференции. Вначале дело объясняли усталостью Клемансо, но вот он возвратился из вандейской глуши, а Ллойд Джордж решил свои политические задачи в Англии.
ДЕБЮТ
Первая встреча миротворцев состоялась 12 января 1919 г. во французском Министерстве иностранных дел.
Во второй половине дня 12 января 1919 г. старое министерское здание на Кэ д’Орсе увидело необычное. На автомобилях прибыли представители самых разных стран, начиная с Японии и Китая. Они были молчаливы, их жесты были многообещающими. Удивили арабы в бурнусах. Индийские принцы тогда еще носили британскую генеральскую униформу, дополненную тюрбанами. Всего прибыли представители двадцати семи наций. Президенту Вильсону пришлось отказаться от правила послеобеденного субботнего отдыха. Во фраке, в черных на пуговицах ботинках, с огромным портфелем под мышкой, он со своим врачом доктором Грейсоном прибыл во французское Министерство иностранных дел на Кэ д’Орсе.
Собравшиеся организовали то, что было названо «Совет десяти» — или, согласно прежней привычке, Верховным советом. «Совет десяти» заседал в зале с высоким, как купол храма, потолком, огромными окнами, смотрящими на Сену. На стенах все то, что создало внешний облик дворца во времена Второй империи, — гобелены Екатерины Медичи, ковры из Обюссона и тяжелые канделябры, дорические колонны из дуба подпирали потолок. Массивные лестницы вели в высокие залы. За столом времен Регентства обычно председательствовал Клемансо. «Большая десятка» сидела в нестройном ряду справа от Клемансо. Вильсон, чтобы не затекли ноги, периодически прогуливался по толстому обюссоновскому ковру. Главы правительств и министры иностранных дел сидели за покрытым зеленым сукном столом, эксперты, секретари и переводчики размещались за спинами своих руководителей на маленьких позолоченных стульях. В перерыве совещающихся ожидали чай и легкие закуски.
Первое заседание произошло в кабинете министра иностранных дел Франции Стефана Пишона — панели из тяжелого резного дерева, ковры XVII в. Председательствовал Клемансо. За его спиной трещали поленья камина. У Вильсона, как у единственного главы государства, кресло было несколько выше, чем у других. Официальный переводчик Поль Манту переводил с французского на английский. Французы жестко настаивали на том, что официальным языком конференции должен стать французский язык по той официально выдвинутой причине, что он является наиболее точным и передает малейшие нюансы. Французский долгое время был языком международных конференций. Но Ллойд Джордж едва справлялся с французским (к тому же абсурдно то, что 170 млн., говорящих по-английски, будут унижены), в то время как Клемансо и Соннино хорошо говорили по-английски, так что необходимость в переводчике периодически пропадала. Помощники неслышно вносили в зал документы и карты. Усердно работали Американский исследовательский центр («Инквайери»), Британский специальный исследовательский Центр, французский Комитет исследований. Секретарем конференции вскоре стал Морис Хэнки. Привлекались внешние эксперты, что немало смущало профессиональных адвокатов. Американцы представили шестьдесят докладов только лишь по тихоокеанскому региону. Сказались цивилизационные различия. Как вспоминает Андре Тардье, «англосаксонский ум инстинктивно отвергал методический подход латинской расы. Вильсон же хотел иметь абсолютный минимум структур и процедур. Его интересовал максимально быстрый переход к существу вопроса. Но и он не мог остановить колоссальное разбухание повестки дня, включавшей в себя все новые вопросы. Клемансо говорил: «Мы — лига народов», на что Вильсон отвечал: «Мы мировое государство». И оставалось таковым на полных пять месяцев.
Вильсона удивлял «полдник», когда двери широко раскрывались и вносились баки с чаем и макаронами. Президента стало раздражать то, что обсуждение будущего мира прерывалось столь банальным образом. Но, как говорил он своему доктору, влезать в чужой монастырь со своим уставом было не к лицу.
Президента Вильсона — парадокс — отвращала всякая тайная дипломатия. Ничто не раздражало американского лидера больше, чем тайные договоры — в прошлом, настоящем и будущем. Это создавало сложности в мировом конструировании.
Перед началом собственно заседания секретарь конференции Морис Хэнки наскоро переговорил с Клемансо, и они решили держать проблему продления перемирия отдельно от собственно работы мирной конференции. Вперед вышли приглашенные Морисом Хэнки из Версаля военные. Фош сделал краткий комментарий к перемирию; фельдмаршал Вильсон прокомментировал продвижение коммунизма в Европе — он полагал, что доставка продовольствия поможет в борьбе с коммунизмом вернее, чем посылка штыков. Затем последовал перерыв на чай. Второе заседание началось в 4 часа пополудни, обсуждалось, сколько дипломатов должны представлять собой двадцать семь официальных делегаций. Обозначились два формата: «Высший военный совет» и «Совет десяти», в который входили премьер-министры и министры иностранных дел пяти великих стран. Именно «Совет десяти» заседал на Кэ д’Орсе.
Эта первая сессия была прикидочной. Соперники присматривались друг к другу, искали слабые места соседей, опробовали объединительные мотивы. Все без исключения обратили внимание на манеры невиданного на международных конгрессах гостя — американского президента. Вильсон сидел чрезвычайно прямо, лишь изредка наклоняя голову к одному из советников. Когда же он говорил, то наклонялся вперед, подчеркивая дидактическую, профессорскую манеру изложения. Первые впечатления были едва ли благоприятны для Вильсона. Даже англичане, которые и в языковом смысле, и политически понимали Вильсона, находили его утомительным.
Совместимость с европейцами оказалась труднодостижимой. Там, где европейцы обходили детали и ставили финальную точку, Вильсон только лишь развертывал свою аргументацию. По каждому вопросу Вильсон выступал как судья: он определял две полярные позиции и обрисовывал картину спора, не давая заключения, а на настойчивые призывы изложить свою точку зрения предлагал отдать вопрос на обсуждение экспертам. Такой подход особенно резко контрастировал с английским — у Ллойд Джорджа на все вопросы были уже готовые ответы. Но и у Вильсона были свои сильные стороны. Коллеги не могли не признать ясности его мышления, исключительной точности языка, большой степени самоконтроля, терпения в изучении различных точек зрения, высшей аналитичности мысли. Нужно было только «прижать его к стене», а это удавалось не часто. По вопросам, где Вильсон выражал несогласие с господствующим мнением, он старался всячески затянуть «мозговую атаку» ссылками на экспертов, необходимостью более тщательного подхода и т. п.
В понедельник, 13 января, англичанин Вильсон поднял вопрос о повестке дня конференции. Неожиданно Вильсон достал из кармана листок бумаги, в котором были обозначены пять пунктов: Лига Наций; репарации; новые государства; границы и территориальные изменения; колонии.
Особую проблему для Вильсона представила пресса. Кто лучше, чем американский президент, знал могущество этого «четвертого сословия»? Только американских журналистов в Париже было более полутысячи. Но их держали на голодном пайке, что увеличивало дерзость и недовольство газетчиков. Попытки подсмотреть через плечо, перехватить копию документа, заглянуть за дверь, подслушать разговор ничего не давали. Высокие договаривающиеся стороны соблюдали закрытость обсуждений. Но голод прессы мог дать страшные политические последствия. Надеясь на помощь Вильсона, пресса потребовала своего присутствия на заседаниях Верховного совета. Если это случится, сказал Ллойд Джордж, конференция будет длиться вечно. Лучше издавать пресс-релизы. Вильсону пришлось согласиться.