Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен
Шрифт:
В обсуждениях германского руководства было как бы два плана. Военные решали свои проблемы, а политики вращались вокруг собственной оси. Гинце понял, что военных лидеров мало волнуют политические тонкости, и это создает почти непреодолимые препятствия на пути выхода из войны. Рано утром на следующий день Гертлинг и Гинце, стараясь успеть до Коронного военного совета, назначенного на десять часов утра, бросились к кайзеру. Но кайзер уже был в компании Гинденбурга и Людендорфа. Наследник престола, как и трое членов свиты Вильгельма, едва ли были в помощь.
И все же канцлер Гертлинг не имел реального выбора. Он был старым политиком, но политический цинизм не поглотил его немецкого чувства ответственности. Он начал с характеристики внутренней ситуации в Германии. В стране наблюдалась недостача
Сентиментальный Гинце, утирая рукавом слезы, приступил к характеристике международного положения Германии. Время работает против Германии. Нейтралы потеряли всякую симпатию к Германии. Требовался последний шаг: обстоятельства требуют реализма, который диктует начать мирные переговоры в тот момент, когда Германия столь могущественна, владея территориями на востоке и на западе Европы. Но Гинце был простым смертным и был немцем. В 1918 г. противостоять победоносной германской армии было трудно. Гинце завершил свое эмоциональное выступление не жестким выводом, а предоставил другим сделать мрачный вывод из неотвратимости военной катастрофы на западе.
Возможно, Гинце рассчитывал на кронпринца, потерявшего веру в конечную победу, но тот сумбурно призвал крепить дисциплину на внутреннем фронте. Сила, которая могла бы переломить ход событий и разрушить замки из песка, оставила реалистов в германском руководстве.
Все обернулись к кайзеру. Вильгельм Второй снова ощутил то, что он ценил более всего в жизни, — чувство миссии. Теперь следовало олицетворять выдержку, и Вильгельм постарался не подвести. Он упомянул о плохом урожае в Англии — теперь подводная блокада островного противника приобретала новый смысл. Теперь больше оснований верить в то, что «Англия постепенно начнет думать о мире». Вильгельм согласился с Гинце в неутешительной оценке международного положения Германии и в заключение сказал важные, но необязательные слова: «Мы обязаны найти подходящий момент для начала попыток установления взаимопонимания с противником». Посредниками могли бы выступить король Испании или королева Нидерландов. Канцлер Гертлинг обозначил возможный момент тем, что его следует искать после ближайших военных успехов противника.
Так или иначе, но синтез всего сказанного осуществил фельдмаршал Гинденбург. «Несмотря ни на что, я надеюсь, что мы будем в состоянии находиться на французской территории и таким образом навяжем нашу волю противнику»[295]. Сказанные с типичным спокойствием и уверенностью, эти слова произвели большое впечатление. Присутствующие расстались «до более подходящего момента».
Позднее в тот же день Вильгельм Второй принял в Спа австро-венгерского императора Карла, буквально молившего об окончании войны. Голод и национализм раздирали Австро-Венгерскую империю. На следующий день два императора отметили день рождения Карла. Вера в германскую армию была еще такова, что положили ожидать лучших дней.
Центр активности германской дипломатии в эти роковые дни сместился на Восток. 27 августа в Москве были подписаны так называемые дополнительные договоры. В Москве не могли отказать в них единственной державе, признавшей новую российскую власть. Согласно этим договорам Россия теряла власть над Эстонией и Ливонией, а также признавала независимость Грузии. (Напомним, что повсюду в указанных землях стояли германские войска.) Большевистское правительство пообещало выплатить 6 млрд. марок за «ущерб, причиненный германской собственности, и за произведенные советской властью национализации. Москва пообещала Берлину поставить четверть продукции бакинских нефтепромыслов[296]. Вести с Востока в немалой мере заглушали печальные августовские события, ставшие хронически негативными после 8 августа 1918 г. — на Западе.
На Западном фронте немцы неустанно строили. На этот раз это была линия новых укреплений и километры колючей проволоки вокруг «линии Гинденбурга» и к востоку от этой линии: «линия Германа», «линия Хагена», линия Фрея». А далее оставалась еще река Мейссе. Здесь намеревались
День и ночь работали прекрасные немецкие железные дороги. В Первую мировую войну (как, впрочем, и во Вторую) немцы воевали, строя все свои действия от железной дороги. В данный момент, в августе 1918 г., более всего на свете германские боевые действия зависели от железнодорожной колеи, идущей от военных заводов Вестфалии через Кельн и Бельгию к старой французской крепости Мобеж. Отсюда подкрепления, амуниция и боезапасы шли на север — на Гент и Брюгге и на юг — к Мезьеру и Мецу. И день и ночь неслись грузовые поезда; именно при помощи быстрой координации и скоростных поставок Людендорфу удалось в значительной мере залатать прорванный 8 августа фронт. Помогла недостаточная координация действий французов и англичан. Без согласования с кем-либо генерал Хейг перебросил часть войск с основного авангардного участка на север, в междуречье Анкра и Скарпа, к британским 1-й и 3-й армиям. Назрел скандал. 15 августа Хейг прибыл в штаб-квартиру Фоша в Саркюсе. Вот что он вспоминает: «Я сказал Фошу прямо — и подчеркнул это, — что я ответствен перед своим правительством и британским народом»[297]. Ничто не могло остановить Хейга, он пришел к умозаключению, что настала решающая фаза войны, и он знает, как ее закончить: ударами с севера.
Грузовики везли на северный фланг британцев все доступные силы. Словно в некоем оцепенении, британский кулак собирался на полях, история битв на которых до сих пор не давала шанса верить в удачу. На фронте в пятьдесят километров британская армия наносила непрестанные удары, после чего к делу на юге присоединились французские 1-я, 3-я и 10-я армии. Германии предстояло суровое испытание. 26 августа западные союзники вошли в Руа, 29-го — в Бапом. 31 августа австралийцы вошли в Мон-Сен-Кантен. К 3 сентября германская армия была отброшена к позициям, с которых она начинала в марте 1918 г. Теперь передовой линией обороны для нее стала «линия Гинденбурга».
А во Франции в августе 1918 г. были уже полтора миллиона американцев. Большая их часть еще находилась в учебных лагерях, но факт их прибытия менял характер войны. 1-ю американскую армию разместили южнее и севернее французского участка. Девять американских дивизий уже вошли в боевое соприкосновение с противником — преимущественно на южном участке фронта.
В августе Фош получил жезл маршала. Это не помогло ему в контактах с упорным Першингом. И когда разъяренный нежеланием американца действовать согласованно Фош спросил генерала: «Желаете ли вы участвовать в битве?» — переводчик не рискнул даже перевести вопрос. Но Першинг и без перевода понял. «Перевод на северный фланг будет означать потерю месяца». И все же генералы нашли общий язык. Было условлено начать общее наступление в сентябре двумя сходящимися ударами на севере Франции. Целью стал прорыв «линии Гинденбурга» и обрыв железнодорожных линий, обеспечивающих немцам помощь и маневренность. Если план удастся, Германия падет в течение месяца.
Созданный совместными усилиями Фоша и Хейга план предполагал осуществление в конце сентября серии наступательных действий на юге против Мезьера, на севере против Камбре, в центре — против «линии Гинденбурга». В промежутке Першинг очистил германский плацдарм, выдвинутый к Парижу, — Сен-Мийель. Генерал Першинг немедленно дал объяснение американскому успеху: покинув Европу, иммигранты на противоположном берегу Атлантики покорили целый континент и в процессе его заселения выковали превосходный американский характер — это люди с волей и духом, которых, увы, не хватает Европе[298].
*
17 сентября 1918 г. Клемансо словно вспомнил язык великих французских революционеров, язык 1792 г., язык Дантона. В отличие от президента Вильсона он не придавал никакого значения грядущему мировому порядку. «Говорят, что мира нельзя достичь только военными средствами». Долгая пауза. «Но немцы, которые растерзали мир Европы, повергнув ее в ужасы войны, думали совсем не так». Клемансо говорил о своей растерзанной стране и о рабском труде, об оккупированных районах на северо-востоке Франции. И закончил свою речь так: «Это самый ужасный счет одного народа другому. И он будет оплачен»[299].