Унтер-ден-Линден
Шрифт:
Ну, а если и знаю, то что? — сказал он. Знаю, но ничего поделать не могу. Ты посоветовала бы мне, чтобы я бесконечно длил бессмысленные мученья?
Мы стояли в универмаге, под крышей, но мое лицо было мокро от дождя. Кто-то мне его вытер, но влага вскоре появилась вновь.
Приговор! — потребовал Неназванный. Вы собирались вынести мне приговор.
Приговор оправдательный. Ты оправдан.
Тут он испугался не меньше, чем я.
Девушка тоже меня покинула. Я продолжала свой путь. Меня ничуть не интересовали меха, мимо которых я шла, мейсенский фарфор, изделия прикладного искусства. Но неожиданно для себя я вошла в винный магазин и втиснулась в толпу покупателей. Подобно остальным, я тоже решила не пожалеть труда и денег, чтобы добыть
С чувством облегчения выпита я из магазина, еще раз пересекла Фридрихштрассе и отыскала себе в «Линденкорсо» местечко у окна. Заказала кофе мокко и кусок фруктового торта. Я очень устала, и во мне зашевелилось сомнение, действительно ли меня кто-то сюда зазвал. Закралась ужасная мысль: а не ошибка ли это, не заблуждение ли, самое грубое и нелепое?
Неужели я неверно истолковала некий зов? «Настал день», но для чего? И для кого?
Теперь я страстно желала проснуться, но это было не в моей власти. За моим столиком мучительно нудно болтали две женщины, одна, с всклокоченными волосами, невероятно нервозная и тощая, громко проклинала своего бывшего шефа, который довел ее — «меня, дуру безмозглую», то и дело повторяла она — до этого состояния, в то время как другая, молодая, здоровая, хитрая и самонадеянная, отвечала ей лишь короткими возгласами, призывая успокоиться, но ее быстрый взгляд скользил по сторонам.
Мне тоже было противно выслушивать подробное описание этого чудовища шефа, который, по словам тощей женщины, два с половиной года пил из нее кровь, — «да, кровь пил!» — более подходящего выражения она не находила. Молодая положила ладонь на руку тощей, приговаривая сочувственно и рассеянно: ну, ну, не преувеличивайте!
Тогда тощая принялась причитать: никто не может себе представить, что это такое — оптовая закупка товаров на валюту. Все это валютное хозяйство. А рекламации! Каждую спустившуюся петлю на дамском чулке он буквально швырял мне в лицо! Тут надо иметь лошадиную голову. Ну, я у него сразу отбила охоту, сказала молодая. Быстренько заставила его взять мне помощницу! Тощая прямо оторопела. Потом сказала устало: да, вначале все идет как по маслу. В него даже влюбиться можно. Красивый мужчина, неизменно в темных очках, с жемчужной булавкой в галстуке, неизменно вежливый, но в один прекрасный день… Подвоха не миновать. Ну, я вас предупредила. Через полгода любая сбежит. Любая!
Но не я, заметила молодая как бы невзначай и подозвала кельнершу, чтобы расплатиться.
Если вся эта компания, что зазвала меня сюда и целый день гоняла взад-вперед по улице, а потом оставила с носом, так вот если вся эта публика все же в последнюю секунду решится вызвать его сюда, и он войдет сзади, с террасы, я почувствую сразу. У меня побегут по спине мурашки. Вежливый молодой человек, который сидит напротив меня и поедает куски торта с кремом, один за другим, непрестанно извиняясь за то, что занимает так много места, — он, конечно, сразу поймет, в чем дело, и поспешит расплатиться. Второпях он уронит монету, и она со звоном покатится по полу, я тоже нагнусь,
Когда я выпрямляюсь, всех остальных словно ветром сдуло, а он сидит напротив меня. Благодаря одному из его волшебных фокусов перед ним уже стоит чашка двойного мокко. Я растерянно говорю: вот и вы. А он, помешивая кофе, строго спрашивает: что тебе еще нужно? — Чтобы все оставалось по-старому!
Если бы вы и сегодня не пришли!.. — сказала я. В самом деле, тогда бы я с этим покончила.
Но эта угроза не испугала никого, кроме меня самой.
Ты слишком далеко заходишь, сказал он. Ты, как всегда, слишком далеко заходишь. Как будто что-то произошло. Ничего не произошло. Ничего. Не воспринимай это так трагически.
Ах, боже мой, сказала я тем моим неискренним тоном, которого ты с полным основанием не терпишь, — что значит трагически? Мы пока еще оказываем некоторое сопротивление обязывающему нас уговору, что несостоявшуюся любовь не надо воспринимать трагически. Мужчина вроде вас это уже преодолел. Он все сам себе уяснил и отменил страдание, как таковое, мы же, на свою беду, можем установить контакт с внешним миром только через любовь. Пока что. Еще некоторое время, еще совсем немножко нам придется страдать. Но мы готовы учиться. Смелее, и наши горести зачахнут. Мы немножко слиняли, очутившись в такой противоречивой ситуации. Но мы стараемся что-то понять и уже начали добровольно сдавать позиции. Не беспокойтесь, скоро никто не будет вам жаловаться на свое горе. Скоро нас будет связывать только наша душевная слепота. Как на этой улице, где встречаешься лишь случайно, на утро после грехопадения. Поскольку все мы подпали греху безлюбия, никто больше о нем и не вспомнит. И это мы будем называть счастьем.
Ах, дорогой мой, сказала я, я не могу откладывать любовь. Ни на грядущее столетие. Ни на будущий год. Ни на один день.
То, что я все это высказала, хотя бы и во сне, принесло мне облегчение. На ответ рассчитывать не приходилось. Я приказала себе уйти, не прощаясь. Знаю по опыту: тот, кого мне хочется встретить, никогда не будет сидеть там, куда я сейчас смотрю, и все же во мне еще раз вспыхивает безумная надежда. В дверях я оглядываюсь, что давным-давно запрещено, и не без причины. Его место пусто, наше время истекло.
Сгорая со стыда, я вышла на улицу и стала над ней насмехаться. Улица прямая, как стрела, язвила я. Улица, ведущая в самую суть вещей… Улица тысячекратных случайностей. Газетная фаворитка, поносила я ее.
Она простиралась передо мной, ладная и чистая, камень плотно прилегает к камню — отличная работа. Чего же я от нее ждала? Развлечения перед новой работой. Нового платья. Мимолетного диалога в кафе. Все это она добросовестно мне предоставила.
Теперь я совсем по-другому пользуюсь полезным изобретением, которое называется прогулкой.
Целый час из административных зданий хлещет струя служащих. Куда они боятся опоздать? Тревожатся, что вот-вот уйдет их поезд или из-под носа урвут кусок? А может быть, все они, продающие свою жизнь на много миллионов дешевле, чем она стоит, втайне алчут настоящего мяса, сочного, красного мяса?
Я иду дальше, и моя замечательная жизнь разматывается позади меня, как светлая лента. Тот, чье имя я больше никогда не произнесу, был прав: я уже все испытала сама, и, может быть, давным-давно. Что надо было перечувствовать — перечувствовала, что надо было сделать — сделала. Я плыву по течению.
По пути мне встретился один-единственный человек — молодая женщина. Впервые в жизни при виде чужого человека меня вдруг словно ударило током. На ней был костюм из той самой материи, которую я так давно ищу, и переливчатый пуловер, бросавший пестрые отсветы на ее лицо. Она шла быстрой легкой походкой, о которой всегда мечтала я, и смотрела на всех нас внимательно, но непредвзято. Ветер откидывал назад ее не слишком длинные темные волосы, и она смеялась так, как всю жизнь хотела смеяться я. Едва поравнявшись со мной, она моментально затерялась в толпе.