Унтовое войско
Шрифт:
Очирка, задыхаясь от негодования, крикнул ей:
— Вот увидишь! Я приведу тебе лошадей!
Весь путь до Нарин-Кундуя он думал об этой девушке.
«Я докажу ей, что Очирка смелый. Я перейду границу и отыщу табун. Возле ее юрты заржут жеребята на коновязи. Это убедит ее, что я ловкий. Я найду и скручу вора Бадаршу, приволоку его на аркане в Кижу. И все поймут, что я сильный».
Он не мог додуматься лишь до того, как ему разбогатеть. Жениться бы на дочери хоринского главного тайши… Был слух, что он дает в приданое своей дочери сорок ящиков дорогих мехов. Но зачем ему тайшинская дочь, когда он любит Бутыд?
Под седлом
18
Танец у бурят.
Всем взяла Хатарха, но был у нее один изъян. Что ни год, оставалась яловой. А яловая лошадь — это уже не кобыла, и Очирка купил ее по дешевке у богатого казака, когда перед службой пас его лошадей.
Ту весну ему никогда не забыть. Тепло шло дружно, травы быстро тянулись в рост, и табун жил сносно. Жеребята-сосунки бегали по долинкам меж сопок. Жеребец Каурый зорко следил за порядком в табуне, и у Очирки забот было не так уж много: сгонять лошадей на водопои, проследить, чтобы кобылы не забрели в урочище Турхул, где показалась на взлобках вредная трава, от нее кобылье молоко делалось горьким, и жеребята оставались голодными.
Случилось так, что Очирка задремал, а волки — эти небесные собаки — подняли в лесу вой. А всем известно, что когда волки воют, то это они просят у неба мяса, крови и костей, и тогда небо обязательно указывает им, у кого можно что сожрать и в какую сторону надо подаваться.
И вот пастух, смотрел сны, а на табун напали волки. Матки успели, подгоняемые Каурым, спрятать жеребят за своими телами, сгрудившись в круг.
Когда прибежал на шум Очирка, он увидел, что один волк валяется с пробитой головой в ковыле, а другой висит на хвосте у жеребца. Как ни таскал его Каурый по степи, тот не разжимал челюстей. Жеребец прибежал весь в мыле во двор хозяина с мертвым волком на хвосте.
С жеребцом вышло потом неладно. То ли от испуга надломилось что-то в нем, то ли его гордость жеребячья пострадала, но только Каурого было не узнать. Он превратился в вялого и тихого коня, а вскоре сдох. Поговаривали в улусе, что на хвосте у Каурого сидел не волк, а черт, он то и свел со света жеребца.
После того как закопали Каурого на скотомогильнике, странно повела себя яловая кобыла Хатарха Приподняв хвост и раздувая ноздри, носилась она среди кобылиц и жеребят, того и гляди затопчет какого зазевавшегося сосунка. И стал замечать Очирка, что Хатарха неравнодушна к жеребенку золотистой масти с белым пятном па лбу. Все обнюхивала и облизывала его, а то заржет громко, победно и радостно, словно ожидая или предчувствуя что-то. А матку того золотистого жеребенка она лягала и кусала, била своим могучим телом и, если бы та хоть раз не устояла на ногах, забила бы ее насмерть.
А Очирка ничего не мог поделать. Скакать в улус за хозяином далеко и боязно табун оставить. Ну, как волки набегут… Без жеребца порежут не одну лошадь. Он гонялся с плеткой за Хатархой, матерился и плевался, охрип и замучил ездовую лошадь, пересел на свежую и ее уморил. А Хатарха ни днем ни ночью не давала покоя ни золотистому жеребенку, ни его матке. Забив и загнав в какой-нибудь распадок мать жеребенка, она вела дрожащего полуголодного сосунка с собой в сторону от табуна и там облизывала его, клала голову ему на спину, и до Очирки долетало ее тихое и нежное ржание.
Жеребенок тыкался губами в вымя Хатархи, и яловая кобыла вся замирала, закрыв глаза, от нежности и любви.
Жеребенок от недоедания хирел и еле двигался, а матка сама уже не звала его и не подходила к нему близко, а он не мог ее отыскать.
Сердце Очирки обливалось кровью, когда он переживал эту лошадиную беду.
Оставалось еще попробовать привязать яловую кобылу за волосяной аркан. О, как она билась и металась! Как она каталась по траве в облаке изрытой земли. А как она ржала! Даже не ржала — кричала по-чертячьи, а совсем не по-лошадиному. Очирка испугался и перерезал аркан.
А жеребенок погибал. Чужие матки не подпускали его к себе. Очирка сам пытался подоить какую-нибудь кобылу, но за осень и зиму лошади одичали. Стоило ему протянуть руку, как любая кобыла взлягивала и отскакивала прочь, а иные убегали, не дав ему и приблизиться.
Утром Очирка увидел, что золотистый жеребенок лежал, раскинув тонкие беспомощные ноги. Над ним стояла Хатарха, понуря морду и не шевелясь. Очирка подбежал, вгляделся и отвернулся…
— Что ты наделала? — прошептал он кобыле, — Ну вот, хотела сына… Вот получай, погубительница! Глупая ты лошадь, проклятая яловуха! Ни себе, никому… Не понимаешь, что нож, хоть и острый, но не помогает рукоятке. Так и ты…
Очирка потом клялся казакам, что у Хатархи при его ругани вытекло по слезе из каждого глаза, что пусть его зовут па Шаманский камень [19] , он и там поклянется, что видел лошадиные слезы. И после того как дед Ранжур подтвердил, что божба у Шаманского камня с давних времен считается очень сильной каждый бурят боится ее и что прибегают к ней в особенно важных случаях, ему поверили.
Цыциков запятнал границу у острова Нарсатуй, где рос густой сосновый лес. Чикой ворчал на перекатах, и нельзя было угадать, что думала река о лихом Очирке: может, выговаривала ласково, как бабушка непослушному внуку, а может, предостерегала его…
19
У истока Ангары.
Хатарха спокойно вошла в воду и плыла рядом с хозяином.
С той поры, как погиб с голоду золотистый жеребенок, яловая кобыла в табуне вела себя тихо и не лягалась с кобылицами ни на водопое, ни на пастьбе.
Пастух скоро приметил, что Хатарха держалась неподалеку от него. Он давал ей иногда щепотку соли. А лошадь что-то осознала… И Очирка простил ее, поражаясь тому ее могучему тяготению к продолжению рода, что жило в крови вороной кобылы.
А уйдя на службу в сотню Цонголова пограничного полка, Очирка убедился, что тяготение к материнству у Хатархи умерло, она стала послушной для хозяина строевой лошадью.