Унтовое войско
Шрифт:
Ну, да все вскоре открылось.
Иван Евграфович с офицерами коротали вечер за штоссом, а Лапаногов со штейгерами сидели да попивали, выкладывали друг перед другом новости — кто что видел, кто что знал. Но новостей на Каре кот наплакал, и гости все чаще налегали на спиртное, а вскоре кое-кто и притоптывать сапожком начал, и всякие куплеты высвистывать.
За штоссом тоже скучать не приходилось. Подносы с водкой и вином стояли тут же — протяни руку, не вставая.
Разгильдеев сказал невезучему на игру Ситникову:
— Моя карта опять взяла, милейший, в обмен просите у меня чего хотите… окромя карт, разумеется. В таких делах
Разгильдеев был уже крепко подшефе, хорохорился, великодушничал: «Ах, карточка, ай, кралечка! Разрешаю сдать по новой…»
— Что же я могу у вас просить, Иван Евграфович? — силился сообразить Ситников, как всегда надушенный v женственный, но с бледностью на щеках, сменившей прежний румянец. — Мне ровным счетом ничего не требуется. Вот разве… разве еще стопочку!
— Да я для вас что угодно!
— Па-азвольтс, па-a-звольте! — возражал опьяневший есаул. — Мне с вас полагается сто-по-чка!
— Чадо мое любезное! Откушайте!
— А здорово вы, Иван Евграфович, обмундировали этого самого… чародея-паскудника. Постонал, постонал да и того-с… Теперь уж не обманет его высокое благородие, господина подполковника! — Гости реготали вволю, — Обмундировали на сто плетей — лучше не придумаешь!
— Ставлю ребром последнюю копейку! — бормотал Ситников. Чародей-то распоп преставился, — вздохнул хазяин. — А вот был у нас, господа, еще один каторжник неповторимого свойства.
— Кто же он? Не томите, Иван Евграфович!
— Имел он, господа, ханское происхождение. С секретным сплавом на Амур хаживал, и чуть к нам в камеру-секретку не угодил. Вот был великий ракалия, хамово отродье, почище чародея Серапиона. Из инородцев, а представьте… Ну да я не рассиропился.
— Па-азвольте, Иван Евграфович! Скажите, пожалуйста! А был ли ракалия-то? — спрашивал, тараща глаза, Ситников. — Я помню… в штаб Куканова Потапа Ионыча приезжали инородцы с поручением от генерала… Николая Николаича. Да, да, господа. Они ехали инкогнито. Это было… Дай бог памяти. Год с лишним. Два? Уж не из тех инородцев ваш ханский родственник?
Разгильдеев поперхнулся, быстро затасовал колоду.
— Пошутил я, господа. Позволил себе… В нашу богом проклятую Кару ни один сколько-нибудь примечательный арестант не попадет.
— А куда же подевался тот инородец? — спросил любопытный Ситников. — Антнресно! Он же вам делал рандеву. Или рылом не вышел?
— Бежал он из лазарета, господа. Рыцарь большой дороги… Проник в мертвецкую, его и вывезли заместо покойника. Ох, и напугал он могильщиков! Как пошел стрекать-скакать в гору! Никакой он не секретный, Афанасий Петрович. Обыкновенная каторга… Пороли, да не допороли. Мало отсыпали горячих.
— Известно… Каторга, она, что собака на цепи. Протяни руку — укусит.
— Каторга на приковке, что медведь у цыгана.
— Не везет в карты, — бурчал Ситников, — Я нынче останусь при пустых карманах… напрошусь к вам, Иван Евграфович, в долги.
Но хозяин уже не слушал есаула. Был он в малине — хорошем выигрыше. Подвигая к себе горку рублей и трешек, умильно покрикивал:
— Деньги идут к деньгам!
И тут — какой пассаж! — карточное счастье отвернулось от Разгильдеева. Он все еще продолжал хорохориться и сыпать прибаутками, но деньги уходили от него, и он постепенно накалялся, крыл по матушке и мрачнел. Отхотел пить. Думал поправить счастье.
Есаул Ситников, проигравшись ранее, подсел к Лапаногову, заговорил о том, что ему бы красненькую и он бы тотчас отыгрался. Купец, не раздумывая, вытащил портмоне, отсчитывая ассигнации, спросил будто невзначай:
— О каком, ваше благородие, инородце господа офицеры вспоминали?
— О каком? Да был тут один… Я уж даже подумал, не из тех ли, кого его превосходительство на Амур отсылал тайным сплавом. Да вряд ли.
От стола пошатываясь подошел «попечитель порядка» Фролка.
— А так и было, ваше благородие, — сказал он. — Мне покойный Пимон, царство ему небесное, о том каторжном буряте все как есть выложил. Тот бурят напросился на прием к управляющему и про тайный сплав упоминал. При Пимоне было дело-то. Да вся каторга о том знала. Бурята пороли за его наветные слова при всех артелях.
Лапаногов, тяжело дыша, уставился на Фролку:
— А фамилию помните того бурята? Как звали?
— А чего помнить, зачем?
— От нашей станицы Шарагольской были посланы на Амур трое. Инородцы все, из Нарин-Кундуя.
Фролка наморщил лоб:
— Фамилия его? Что-то такое… Цыц… Цык…
— Цыциков? — выкрикнул Лапаногов.
— Во. Он и есть. Нашел земляка! Выпьем за все хорошее!
Ситников ушел играть в штосс, а Лапаногов, сославшись на боли в голове, вышел на крыльцо в тревожно-радостном возбуждении.
«Господи! — шептал Егор Андриянович, вглядываясь в высокое звездное небо. — Осени меня, дай мне разума. Самородки вижу! Во сне и наяву вижу. Храм поставлю, господи! Осени меня. Храм… три купола золоченые поставлю».
Ему пришла мысль о том, что грешно просить у бога золото, и он испугался, прикрыл веки и опустил голову. Он старался не думать о боге, а думать только о золоте. У него не было в мыслях ничего определенного, но всем своим нутром, всем своим существом он чувствовал, что сегодня вечером наконец-то отыскалось последнее колечко той цепочки, которую он все эти дни тянул и тянул, не видя, где ее конец, а без последнего колечка и цепочка не цепочка… Это все равно что пойти поглядеть, как казаки есаула Ситникова грузят на подводы кованые сундуки с золотым песком, поглядеть и уйти прочь, бормоча про себя проклятья.
А вот теперь он уже видел с закрытыми глазами всю ту цепочку — от первого до последнего колечка. Он слышал о том, что бывало, когда артельщики находили в породе самородок. Набегали часовые, надсмотрщики. Приходил «попечитель порядка» палач Фролка, звали есаула Ситникова. Вот так тянулась цепочка… Дальше канцелярия… Кладовые… А еще дальше? Сам управляющий Иван Евграфович Разгильдеев. Последнее колечко у цепочки… И вот она, вся цепочка, в его руках, в руках Егора Андрияновича Лапаногова.
Он пойдет к Разгильдееву… хотя бы завтра и выложит ему те денежки, что управляющий проиграл в штосс. «Надо найти только какой-то предлог, как-то пояснить все, чтобы было по-благородному, пристойно. Ну, что такое сказать ему? Да хотя бы вот… скажу, что контора ошибочно переплатила за лес, что деньги эти так и так… тянут карман, Ехать же в Нерчинск за перерасчетом некогда. «Не откажите в просьбе, уважаемый Иван Евграфович, примите эту сумму от меня, занесите в экономическую книгу, а еще лучше… храните так… где-нибудь при себе». Да что-нибудь еще доскажу. Это не труд. Получить деньги — труд. И тяжелый. А отдавать — не труд.