Уот Тайлер
Шрифт:
Узнав о приближении Уота Тайлера, лорд-мэр приказал затворить ворота Лондонского Моста. Так мятежники лишены были возможности переправиться через реку и удовольствовались тем, что продолжали неистовствовать в Саутварке. Главной их целью было разграбление архиепископского дворца в Ламбете. Они и двинулись туда, разрушая попутно все домишки на правом берегу Темзы; здесь большинство населения составляли фламандцы, относившиеся к ним не сочувственно.
Дворец Ламбет, воздвигнутый первоначально, в 1188 году, архиепископом Балдуином, был заново отделан и расширен архиепископом Бонифацием в 1250 году, лет за тридцать до начала описываемых событий. Бонифаций перестроил всю северную часть дворца, добавил новые обширные покои, библиотеку, коридоры, помещения для стражи и башню, сделавшуюся впоследствии известной под названием Лоллардовской [20] .
20
Лоллардовской Башней (Lollards'Tower) называлась страшная тюрьма при дворце архиепископа во времена первых Ланкастеров.
Когда дворец стал местопребыванием Симона де Сэдбери, он содержался с большой роскошью.
Дворцовой стражей была сделана неудачная попытка защищать дворец, мятежники быстро осилили ее и всех перебили. Затем они ворвались в архиепископские покои и в часовню и принялись там хозяйничать: были сорваны дорогие ткани со стен и занавесы с окон, а епископский трон был опрокинут.
Занимаясь этим, мятежники не переставали громко поносить архиепископа. Закончив свое хищническое дело, они подожгли дворец и, когда огонь начал разгораться, огласили воздух самыми страшными криками. Крики эти были так гулки, что сам архиепископ расслышал их в Тауэре. У него дрогнуло сердце: он догадался, что это означало избиение его верных слуг, опустошение и разрушение его дворца.
Тяжело ему было перенести такое огорчение, но он покорно опустил голову и прошептал:
— Да будет воля Твоя!
Но не один слух архиепископа был поражен этим ужасным криком, глаза его были ослеплены пламенем, подымавшимся над его дворцом. Поднявшись на вершину Белого Тауэра вместе с королем и остальными членами Совета, чтобы наблюдать за движением мятежников, он мог видеть их опустошительное шествие по правому берегу реки, пока они не достигли наконец дворца Ламбета. И вот после нескольких минут мучительной неизвестности он мог убедиться, что теперь осуществились самые мрачные его опасения.
Никто не решался заговорить с ним, все чувствовали, что не могут принести ему утешения. Архиепископ все еще стоял, ошеломленный тяжким ударом, когда находившемуся возле него лорду верховному казначею было доложено, что его дворец в Гайбери сожжен, госпиталь Св. Иоанна Иерусалимского ограблен и предан пламени, а настоятель со всею братией перебиты.
То были ужасные вести для гроссмейстера. Он принял Божью кару далеко не с такой покорностью, как архиепископ. С бешенством топнув ногой и призывая на мятежников самые страшные проклятия, он поклялся отомстить им.
Король и члены Совета переглядывались между собой, как бы спрашивая друг друга: «Какие еще печальные вести предстоит получить и что готовит нам завтрашний день?»
Лондонский Мост оставался еще неприкосновенным. Но долго ли он мог держаться против грозной рати, кишевшей на берегах реки от церкви Св. Марии Оверийской до дворца Ламбета? Сити также оставался нетронутым; ни одни ворота не были еще взломаны. Но кто мог поручиться, что завтра все входы не будут открыты вероломными гражданами?
Никогда еще Лондон не был в такой крайности, никогда еще король, вельможи и рыцари не находились в таком ужасном положении! Что касается вельмож, то казалось вполне вероятным, что скоро все будут истреблены народом, который они так долго и жестоко угнетали. В таком случае, король останется один, конечно, если мятежники действительно хотят его-то пощадить.
Странное зрелище представлялось тем, кто в этот чудный летний вечер смотрел с вершины Белого Тауэра. Огонь и меч совершали свое страшное дело на берегах Темзы; гладкая поверхность реки окрасилась более ярким оттенком, чем отблеск заходящего солнца.
Подъемный Лондонский Мост с его высокими домами, башнями и воротами, занятый ратниками, выделялся огромной черной глыбой на розоватом западном небосклоне. Зарево пожара дворца Ламбета и все еще горевших прибрежных домиков отражалось на тяжелой башне и высокой стрелке собора Святого Павла, на Вестминстерском аббатстве и на Савое, великолепном дворце Джона Гонта, герцога Ланкастера. Укрепленный передний фасад Савоя с башенками и отличными бойницами, обращенными к реке, был освещен так ярко, что сам казался в огне и словно предвещал приближение своей печальной участи. На северной стороне небо также было охвачено заревом горящего монастыря Св. Иоанна Иерусалимского.
Созерцание этого поразительного зрелища, которое не лишено было мрачного величия и красоты, произвело угнетающее впечатление на молодого короля. Боясь проявить малодушную робость перед присутствующими, он поспешно спустился с башни и, не дожидаясь членов Совета, отправился в покои своей матери.
Глава IV
ПОСОЛЬСТВО ЭДИТЫ К УОТУ ТАЙЛЕРУ
Принцесса озабоченно беседовала с Чосером, который, как читатель помнит, был в то время заключен в Тауэре. Вдруг в комнату вошел король. Не обращая внимания на присутствующих, он направился прямо к матери с расстроенным видом и воскликнул:
— Все потеряно!
— Что ты хочешь этим сказать, сын мой? — вскрикнула она, вскакивая с места.
— Разве вы не знаете, матушка, что Уот Тайлер у ворот города? — сказал он. — Завтра он вступит в Лондон, как победитель, и сорвет корону с моей головы!
— Боже сохрани! — воскликнула она. — Быть может, придется многим пожертвовать, но твоя корона, надеюсь, в безопасности.
— Вы переменили бы ваше мнение, матушка, — сказал он, — если бы видели то, чему сейчас я был свидетелем. На берегах Темзы собралась несметная орда мятежников. Имя Уота Тайлера раздается со всех сторон. Он теперь всемогущ. Если он вздумает наступать, то я не в силах буду остановить его!
Потом, заметив Чосера, король быстро добавил:
— Добрый мастер Чосер! Вы, кажется, пользовались большим влиянием над этим могущественным мятежником. Употребите его теперь в дело — и я никогда не забуду вашей услуги.
— Увы, мой добрый государь, вы ошибаетесь! — отвечал поэт. — Я не имею на него никакого влияния. Но здесь есть особа, которую он, наверно, не откажется выслушать, это — его дочь.
При этом упоминании о ней Эдита выступила вперед и, обращаясь к королю, сказала: