Упоние властью
Шрифт:
— Обжаренные во фритюре маринованные огурцы, точно? Я даже никогда не думал, что существует нечто подобное.
— В семье моей мамы любят жарить во фритюре все подряд. Я думаю, они тебе понравятся, — говорит она с блеском в глазах. — Ты заметил блондинку, сидящую напротив нас? Она пялится на тебя с тех пор, как ты присел, — фыркает она, и в ее голосе слышатся нотки раздражения.
— Ага, я научился игнорировать такой тип преследования.
По идее, я должен рассмеяться, поскольку, кажется, что это беспокоит ее.
— Что бы ты посоветовала мне сделать?
— Не знаю, —
— Да, это точно.
Я тянусь вперед и медленно притягиваю Мэнди к себе.
— Тебе нечего волноваться об этом, — произношу я, прежде чем поцеловать ее страстно, пламенно и долго.
Ее глаза остаются закрытыми в течение нескольких секунд после того, как я отпускаю ее. Она открывает их как раз вовремя, чтобы увидеть, как женщина с другой стороны бара забирает свою сумочку и в гневе освобождает стул.
— Это я и хотела предложить, — шепчет она, и в ее глазах бегают чертенята.
Пока мы сидим в этом месте, наслаждаясь друг другом, у меня возникает непреодолимое желание открыто поговорить. Я скорее позволил бы ей услышать это от меня, чем от кого-то другого. В конце концов, мысль о том, что мама сбросила бомбу на Лив, до сих пор беспокоит меня.
— Я хочу тебе признаться, — говорю я, наконец, пробегаясь своими пальцами вдоль ее предплечья.
— Показать скелеты в шкафу? — усмехается она, наклоняясь ко мне и приподнимая бровь.
— Нет, но таблоиды не всегда лгали. Когда я впервые переехал в Калифорнию, то был не очень хорошим парнем.
Я делаю еще один глоток бурбона.
— На самом деле, я — эгоистичный придурок, — говорю я ей, используя словесное описание меня, озвученное Тайлером.
— Таким образом, факты, изложенные в статьях, не были полностью беспочвенными.
Она заставляет себя улыбнуться, но ее улыбка мгновенно становится все более и более подавленной.
— Нет, не совсем так. Когда в конце моего первого года обучения в колледже умер папа, то я унаследовал пять миллионов долларов. Я сходил с ума, пытаясь уничтожить в себе возникшее чувство пустоты, которое продолжало грызть меня изнутри.
Я делаю еще один глоток своего напитка.
— Так что же изменилось? — спрашивает она, выискивая что-то позитивное в моем признании.
Я делаю глубокий вдох и выдерживаю паузу, думая о том, как бы мне получше сформулировать свой ответ.
— Прежде чем я осознал это, я спустил половину своего наследства на вечеринки, инвестиции в рискованные биотехнологические компании и на пару исков о признании отцовства.
Я допиваю свой напиток и сдвигаю пустой стакан по барной стойке по направлению к бармену.
— Налить? — кричит он в ответ.
— Нам нужны жаренные маринованные огурцы во фритюре, а также мини-сэндвичи с устрицами, — отвечаю я, и делаю знак кивком.
— Сильвия рассказала мне, что парочка женщин пытались воспользоваться тобой в колледже, — признается она смущенно. — Она подозревает, что я пытаюсь проделать с тобой тоже самое.
Твою мать! Мама, видимо, выдала
— В любом случае, для тебя уже слишком поздно. Я научился не доверять никому, — отвечаю я, давая ей понять, что уже не являюсь тем наивным мальчиком, каким был в колледже. — Я также осознал, почему мой отец вел бизнес таким образом. Среднестатистический инвестор просто бросает монетку, но богатые инвесторы всегда точно знают, что именно они покупают.
— Так ты думаешь, что они все используют инсайдерскую информацию?
Глаза Мэнди расширяются, как будто я поделился с ней каким-то шокирующим откровением. Я смеюсь.
— Они все знают друг друга и ездят вместе на конференции, поэтому, конечно, они ведут личные разговоры. Назови это как угодно, но, правда заключается в том, что они имеют доступ к информации, о которой большинство инвесторов слыхом не слыхивали до тех пор, пока не становится слишком поздно. Это жизненный факт.
— Смотри! Я думаю, что это все очень печально. Вот почему я стала юристом, — выплескивает она, и ее глаза светятся огнем, — чтобы разгрести то дерьмо, которое наделал твой отец. Не говори мне, что ты согласен с тем, как он вел бизнес.
— Я и не говорил, что согласен с ним. Я сказал, что понимаю, почему он это сделал. Он огребал деньги лопатой, в то время как я мог бы просто спускать деньги на лотерейные билеты, — отвечаю я, пытаясь дать логическое объяснение.
Мэнди затихает, поглаживая пальцем взад и вперед по этикетке бутылки «Гиннесса», наклеенной сбоку на стекле. Она, очевидно, обдумывает все, что сегодня узнала. Наконец, тихим, спокойным голосом она спрашивает:
— Это никогда не изменится?
— Скорее всего, нет, но каждый из нас может решить, хочет он или не хочет быть частью игры, — говорю я ей негромко.
— А ты? — спрашивает она, наконец, отрываясь от пива.
— Больше нет, — заверяю я ее. — Я всегда хотел доказать отцу, что справлюсь самостоятельно. Теперь, когда он ушел, мне больше не нужно ничего доказывать.
— Это неправда. Единственный человек, которому тебе нужно что-то доказывать – это ты сам, — моментально выдает она глубокую мысль. — В этом мире нет большего врага, чем мы сами.
— Умная и красивая, — ухмыляюсь я. — Прямо, два в одном.
— Неважно, — говорит она, краснея. — Попробуй жаренные соленые огурцы во фритюре, — говорит она, как только бармен ставит их перед нами.
Несмотря на то, что Сильвия уже рассказала мне о Трее и его вынужденных установлениях отцовства в студенческие годы, я рада, что он все же рассказал мне эту историю сам. На мой взгляд, нет большего знака уважения по отношению к тебе, чем тот, когда с тобой делятся своими самыми сокровенными секретами. По мере того как мы сидим здесь вдвоем, лучше узнавая друг друга, поедая мини-сэндвичи с устрицами и жаренные соленые огурцы во фритюре, а также попивая напитки, оставшиеся у меня сомнения начинают отходить на задний план. Его телефон светится каждые несколько минут, но он просто посматривает на экран, по-прежнему сосредоточив свое внимание на нашем разговоре. Это так круто.