Упраздненный театр
Шрифт:
Ночью Ванванч просыпается в тесной полутемной каюте и слышит, как где-то в глубине парохода глухо рокочет машина и доносится плеск волн. Душно. Незнакомые запахи и звуки окружают его.
Утром, позавтракав домашней снедью, они идут за Сильвией на палубу, "на свежий воздух". Дядя Саша уже забыт где-то там, на батумском причале. "Сегодня мы приедем в Ялту", - говорит Сильвия. "А кто же понесет наши чемоданы?" - лениво и без интереса спрашивает Люлюшка, хоть ей все известно наперед. "Придет Баграм Петрович. Он будет нас встречать, - говорит Сильвия, - ты разве не знаешь?" У Люлюшки бледное лицо. "Такой жуткий воздух, что невозможно дышать", - говорит она. "Господи, на кого ты похожа!
– огорчается Сильвия.
– Не торопись, я кому сказала!" - "Ну
– Видишь, как я иду осторожно?.." Ванванч привык к этой войне. Он знает, что тетя Сильвия любит Люлюшку. В минуты благорасположения и мира она говорит о своей любви, и при этом ее большие пронзительные глаза переполняются слезами. "Почему ты все время на меня орешь?" - спрашивает Люлю в минуты любви. "Это от отчаяния, - объясняет мать, - сердце болит, понимаешь?" - говорит она и гладит, гладит дочь по головке. И нужно, наверное, прожить целую жизнь, чтобы осмыслить по-настоящему цену этого прикосновения.
И вот они, наконец, выбираются на палубу, и Ванванч видит всюду - у стен и на деревянном полу - множество людей. Что они делают? Некоторые, прямо на полу расстелив газеты и тряпки, завтракают. Ванванч видит нарезанный хлеб, и это его восхищает. И ломтики сыра, и зелень, и колечки огурцов. Они едят, но их сосредоточенность и помятость никак не вяжутся с синим бескрайним морем и синим счастливым небом, и веселым праздничным солнцем. И он думает, как это замечательно - есть прямо тут, сидя на полу, под ногами шагающих пассажиров! Какие-то дети бегают, перепрыгивают через лежащих. Кто-то спит прямо на голом полу, подложив под голову мешок. И тетя Сильвия с досадой смотрит в море, и Люлюшка замерла, надменно голову задрав, и Ванванч в своей соломенной шляпке млеет, восхищенный представшей картиной.
"А почему они все на палубе?" - спрашивает он. "Они любят завтракать на свежем воздухе", - объясняет тетя Сильвия и кусает губы. "Они просто бедные, - говорит Люлю, - видишь, какие они помятые и грустные?" - "Не говори ерунду!" - сердится тетя Сильвия, и Ванванч понимает, что начинается привычная война, а кроме того, он знает, что бедные жили раньше, при царе. "Я тоже люблю кушать на свежем воздухе", - говорит он, и ему хочется вооон тот ломтик свежего огурчика, с хрустом исчезающий во рту бородатого старика. "Конечно, - говорит тетя Сильвия, - вот в Евпатории мы будем есть на свежем воздухе". Ванванч видит, как у Люлюшки при этом насмешливо складываются губы, но убежденные интонации тети Сильвии ему приятны: в них есть надежность и покой.
Людей на полу так много, что невозможно передвигаться. Сильвия говорит нервно: "Ну ладно, хватит, идемте..."
В каюте каждый предоставлен самому себе. Тетя Сильвия читает "Манон Леско", Люлюшка вышивает на платке синюю розу, Ванванч смотрит в иллюминатор. "А разве у нас есть бедные?" - спрашивает он у Люлюшки. "А ты что, с луны свалился?" - говорит она и посматривает на мать. Ванванч садится рисовать.
"А знаешь, - говорит тетя Сильвия Ванванчу, - ты ведь уже плыл на этом пароходе. Плыл, представляешь? Ты-то помнишь? Люлюшка, ты помнишь?" Что-то смутное шевелится в сознании Ванванча, как будто бы он даже вспоминает что-то. "Правда?" - спрашивает он, тараща глаза. "Я помню!" - говорит Люлюшка. "Тебе было четыре годика", - говорит тетя Сильвия. Ванванч радостно хохочет: "Совсем маленький!" Ему приятно, что говорят о нем. Он еще не умеет притворяться равнодушным к вниманию, слабой ручкой умерить пыл рассказчика. "И ты называл меня тетя Слива, и от качки тебя тошнило, и ты хныкал и говорил: "Тетя Слива, рот болит!.." Ванванч хохочет. "Я что, был такой глупый?
– спрашивает он, наслаждаясь.
– А теперь меня и не тошнит вовсе..."
От грохота пароходной машины некуда укрыться. Вдруг тетя Сильвия быстро поднимается, торопливо засовывает по чемоданам извлеченные вещи, защелкивает замки и говорит: "Вставайте, дети. Скоро Ялта". "Как же мы понесем чемоданы?" - спрашивает Люлюшка с ужасом. "Придет Ваграм", говорит Сильвия. И когда пароход, глухо и утомительно урча, пришвартовывается к ялтинской пристани (а это уже ранний полдень), в каюту вбегает Ваграм Петрович.
"Ваграм!
– недовольно и сердито восклицает тетя Сильвия.
– Зачем ты прибежал в каюту? Мог бы и на пристани подождать!.." Ваграм Петрович встряхивает черными цыганскими кудрями и чмокает тетю Сильвию в щеку и Ванванча в щечку, а Люлюшку тискает в объятиях. "Ээээ, - говорит тетя Сильвия, - ну хватит, хватит!" Ваграм Петрович подхватывает чемоданы, и все двигаются к выходу. Тетя Сильвия продолжает капризничать. Она совсем на себя не похожа. Она не командует, не велит, а капризничает, как маленькая избалованная девочка. Но Ваграм Петрович не сердится на нее за это, не обижается - посмеивается, поддакивает и подмигивает то Ванванчу, то Люлюшке, а то бросает чемоданы и вдруг ловит белую руку тети Сильвии и начинает ее целовать. "Перестань, Ваграм, прекрати!" - негодует тетя Сильвия и сама начинает смеяться. А как он движется при этом, как пританцовывает, как отставляет локти!..
Ваграм Петрович - главный Люлюшкин доктор, и он главный специалист по спондилезу, и он главный врач санатория, в котором им предстоит жить. "Он мамин друг, - говорит Люлюшка Ванванчу, - он не просто доктор, а друг, понимаешь?"
Ванванч не думает сейчас ни о папе, ни о маме. Он видит Ваграма Петровича и радостно представляет себе, как они будут жить у моря - весело и раскованно. Он бежит за цыганским Ваграмом Петровичем со своим маленьким чемоданчиком, переполненный восторгом и приязнью... Где-то там далеко Арбат и Жоржетта, отвергнувшая своих буржуазных родителей, которые где-то там, в Париже, где-то там... Арбат... Париж... Евпатория...
Вот они усаживаются в старенький пропыленный тарантас с дырявым тентом над головой, и старый улыбающийся татарин дергает вожжи, и две коричневые лошадки цокают по ялтинским улочкам. Потом - знойная дорога. Остановки у каких-то придорожных домиков. Татарки в шальварах и косыночках выносят горячие лепешки, виноградный сок. Ленивые собаки едва вертят хвостами. Горная дорога змеится сквозь зной. Люлюшка кричит: "Вай!", едва море открывается за очередным поворотом где-то глубоко внизу и скрывается, и возникает вновь. "Вай!" - "Не ори!" - негодует тетя Сильвия.
Они ночуют в очередном татарском доме при дороге, на чистых простынях, на твердых топчанах, покрытых коврами. Перед сном детей кормят кислым молоком, и снова - золотистые лепешки, и татарская будничная скороговорка, и скуластые бронзовые лица хозяев. Не терпится увидеть Евпаторию. "Скоро, скоро", - загадочно щурится Ваграм Петрович.
Поворот за поворотом. Старый татарин выпевает что-то тягучее. Море меркнет. Голова гудит. Сквозь скрип колес слышится сочный басок Ваграма Петровича. Какие-то там их взрослые дела, какой-то пустопорожний вздор сквозь подступающую дрему... "Ты заказал?" "Заказал..." "Нашлась?" "Ну, естественно..." "Ваграм, это не твое дело..." "Голод на Украине..." "Ты с ума сошел! Что ты несешь при детях?.." "Ну Сильва... Ну, конечно, не голод... гипотетически..."
Ванванчу видится в море скала. Здесь жил Робинзон. Вполне вероятно... "Люлюшка, вот остров Робинзона!" - "Робинзончик...
– говорит Люлю, - мой миленький дружок". И вдруг поет, шлепая губами: "Мой миленький дружоооок, любезный пастушоооок..." - "В чем дело?!" - сердится тетя Сильвия. "В чем, в чем, - бормочет Люлюшка, - ни в чем..."
"Пой, Люлю, пой!" - кричит Ваграм Петрович. "Ваграм, - кричит тетя Сильвия, - прекрати!" "Я доктор, - говорит он, - не вмешивайся", подмигивает Ванванчу. Тетя Сильвия ожесточенно покусывает полные губы.
"Что это значит - голод на Украине?" - думает Ванванч. Он наклоняется к Люлю. "Голод - это когда все голодные?" - шепчет он. "Не все, не все... шепчет она, - ты же не голодный?" - "Евпатория", - говорит татарин. Из-за поворота возникает Евпатория. "Евпаторийцы и евпаторийки! Евпаторяне и особенно евпаторянки!
– торжественно провозглашает Ваграм.
– К вам приехала Луиза Левоновна и Куку, ура! Люлюшка и Кукушка!.. Мистический конгломерат... проницательные пролетарии промена-да!.." Тетя Сильвия смеется, вглядываясь в подступивший город.