Упрямица
Шрифт:
Мерседес схватилась за ружье, притороченное к седлу, но бешеный рывок перепуганной лошади скинул ее на землю. Удар о камни причинил ей страшную боль, в глазах помутилось. Она осталась безоружной, лошадь ускакала, а красивый закат сменился перед глазами темной завесой.
Мерседес перевернулась, встала на колени. К ней постепенно вернулось зрение, но сразу же она похолодела от ужаса. Только Буффон, захлебывающийся лаем, отделял ее от готового к прыжку могучего зверя.
Мерседес услышала металлический лязг. Ружье упало с седла лошади,
Пользуясь отчаянной защитой верной собаки, Мерседес медленно поднялась и шагнула к упавшему на камни ружью. Хищная пустынная кошка позволила ей поднять оружие, потому что в это время сражалась с защитником Мерседес.
Она впилась в горло Буффона, и оба животных слились в один клубок, борясь за свою жизнь.
Выстрел Мерседес мог поразить и Буффона, и его врага. Она тщетно пыталась прицелиться в гибкую хищницу, впившуюся когтями и распластавшуюся на теле собаки.
Животные катались по земле, грозно рыча и нанося друг другу раны. Жуткой этой схватке, казалось, не было конца. Несколько раз Мерседес вскидывала ружье и тотчас же отказывалась с отчаянием от попытки выстрелить. Шкура собаки все больше покрывалась ранами, верный Буффон истекал кровью, а Мерседес не могла спасти его.
Вдруг сильная мужская рука перехватила ствол неуверенно вздрагивающего в ее руках французского ружья.
– И не пытайся стрелять! – процедил сквозь зубы ее муж.
Он выхватил из ножен кинжал, уже не раз обагренный кровью.
– Не надо, Лусеро!
– Так ты убьешь собаку. Этим все и кончится, – хладнокровно объяснил мужчина. – Отвернись и не смотри. Ради Бога, слушайся меня.
В закатном луче сверкнуло широкое лезвие ножа.
Пума уже успела царапнуть по брюху собаки, и этот мощный удар вызвал новое обильное кровотечение. В мозгу Буффона еще гнездилась ярость и желание загрызть противника, но сил для этого оставалось все меньше.
Пес продолжал сражаться, но дикая кошка взгромоздилась на него, и когти ее готовы были разорвать на части трепещущее под ней живое тело.
Николас вонзил нож в хребет хищника, чуть пониже бешено извивающейся, узкой, подобно змеиной, головы. Он знал, куда нанести смертельный удар. Сквозь визг и рычание животных до слуха Мерседес донесся зловещий хруст костей.
Пума сразу обмякла, еще слабо трепыхаясь и бессильно скаля зубы, а потом свалилась, бездыханная, на обагренные кровью камни.
В горле у Мерседес застрял крик. Она не чувствовала под собой ног от перенесенного ужаса.
Николас застыл на месте с окровавленным ножом в руке над поверженным противником.
– Лусеро! Слава Господу, ты жив!
– Впервые я слышу от тебя приятные слова. До этого ты меня проклинала и желала, чтоб я сгинул на войне.
Она не стала отвечать ему.
Мерседес огляделась, увидела, что его конь и ее лошадь мирно выискивают траву поодаль среди камней, что кровь, покрывающая его тело, не от полученных им ран, а от убитой хищницы, и тогда она обняла его голову, притянула к себе, желая поцеловать его со всей искренностью.
Какой жаркий был этот поцелуй! Их губы пересохли от зноя, но, когда его язык ласково коснулся ее языка, появилось ощущение сладостной прохлады.
Отдышавшись после поцелуев, они заговорили.
– Ты безумец… – сказала она.
– Почему? – спросил он.
– Ты бросился на пуму лишь с одним ножом. Такого не позволил бы себе ни один вакеро.
– Ты льстишь мне.
– Ты так храбр… Разве мог какой-нибудь другой мужчина решиться на такое?
– Ты была в опасности. И твой пес…
– Спасибо тебе за Буффона.
Этот простой обмен короткими фразами на поле кровавой битвы значил для Мерседес больше, чем ночь любви в супружеской постели, оскверненной прежними потаскухами.
Наступил момент, когда она ощутила истинную любовь к мужчине, назначенному ей супругом при венчании в храме. Но неужели какая-то ошибка произошла там, под святыми сводами? Или ей так показалось? Разве Господь мог ошибиться?
Хриплый голос Хиларио вернул ее к действительности:
– Нет хуже приметы, если пумы разгуливают по поместью. Нам всем надо вооружиться.
Старый вакеро произнес это спокойно. Он ласкал прильнувшего к его ноге окровавленного Буффона и, казалось бы, равнодушно осматривал поле битвы, но в его глазах мелькнул огонек тревоги.
– Вы уверены, патрон, что проклятая кошка не задела вас?
– Пустяки.
– Ее когти словно зубы ядовитой змеи и опасны для человека.
Опытный взгляд Хиларио уже видел, что бледность разлилась по лицу хозяина.
– Мы отнесем вас в дом.
– Я могу ехать верхом, – возразил Ник.
Он направился к лошади, но тут же ноги его подогнулись, и Николас очутился на земле.
Хиларио издал протяжный клич, и не прошло и нескольких минут, как группа верховых вакеро появилась из-за гребня холма.
Ник был уже без сознания.
Слуги понесли на руках тело хозяина и истекающую кровью собаку в дом, в спасительную прохладу.
Ангелина и Розалия встречали мрачную процессию на пороге кухни. Девочка выскочила на солнцепек, но кухарка удержала ее, вернула обратно в тень, утерла рукавом слезы, струившиеся по крохотному личику.
– Скажи – папа не умер? И Буффон тоже? – спрашивала Розалия.
– Господь этого не допустит, если ты сейчас отправишься наверх в свою комнату и хорошенько помолишься за их спасение.
Предложение старой кухарки подействовало на девочку. Она покорно отправилась выполнять его.
Мерседес послала верхового за лекарем в Сан-Рамос, а потом распорядилась, чтобы подготовили горячую воду как можно в большем количестве и чистые тряпки на бинты.
Пума несла в себе столбняк, и его проникновение в кровь нельзя было допустить. Она нашла рану на теле мужа, нанесенную когтями умирающего хищника, промыла ее и перевязала.