Шрифт:
Они рядом, они среди нас.
Слышишь стук?
Это Они пришли за тобой…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Глава 1.
Татарин
Истории в самой глубине римского метро продолжались уже так долго, что я даже потерял счёт времени. Слишком долго, непозволительно долго. И это становилось не просто странно, а даже настолько странно, что не замечать это далее было невозможно. Как будто время в этом месте специально делало изгиб и начинало двигаться по спирали, чтобы позволить нам бесконечно долго рассказывать страшные
– Вот вы говорите «милиция» …
Мы с Родионом синхронно повернулись, вытаращив глаза от неожиданности. Кроме нас и каких-то фоновых персонажей в ночном римском метро никого не было. А тут голос, да ещё и по-русски. Источником голоса оказался странный джентльмен без лица, лысый, худой, с жёлтой пергаментной кожей, огромным кадыком, в обтягивающих его дистрофические ноги кожаных штанах и со средневековой тростью с набалдашником из слоновой кости, который совсем недавно сидел в центре вагона и, казалось, совершенно не обращал на нас никакого внимания. Увлёкшись беседой я и не заметил, как этот «месье» пересел к нам и жадно слушал наш разговор. Увидев его, а главное услышав, потому что внешний вид вылезшего из гробницы графа Дракулы никак не вязался с русской народной речью, которая вылетала из его полного неровных жёлтых кривых зубов рта.
– Мы говорим? – опешил Родион.
– Вы-вы, а кто ж ещё? Вы, кстати, я слышал из Н-ска?
– А что, разве в Румынии слышали про Н-ск? – мне почему-то было очевидным, что такой человек должен быть именно из Румынии, цитадели всех вампиров.
– При чём тут Румыния? Я может быть русский, ещё по более вашего, жалко, что по крови татарин. А вы знаете в Н-ске есть такой посёлок – Дубчаниновка?
– Нет, Дубчаниновку я не знаю. Но зато я хорошо знаю Дубчаниновку, цыганский посёлок, – отвечал Дракуле Родион.
– Вот-вот, так оно и есть. Из-за этой самой Дубчаниновки или Дубчаниновки, как хочешь её назови, мне теперь кредиты в банке не дают. Просто я там сделал прописку левую, паспорт-то у меня поддельный всё равно, и сейчас как иду кредит брать, так мне всегда отказывают, потому что там всё время то буквы разные, то ударение.
Мы опешили от таких признаний новоиспечённого «русского». И даже онемели, ну что ему на это скажешь?
– Хотя, – продолжил человек без лица, – я бы и сам не взял этот кредит. Мне же вот когда звонят и предлагают кредит я не беру никогда. Знаете, почему?
Мы разумеется не знали. Пожав плечами, я предположил:
– Может потому, что обычно так звонят мошенники?
– Да какие там мошенники! Да вы знаете кто самый главный мошенник? Нет? Ну вам и не надо знать. А кредит я бы взял конечно. Вот они мне когда звонят, банкиры эти, я им так и говорю – я возьму кредит, но не меньше пяти миллионов долларов. Вот веришь, нет? Меньше хоть на доллар будут давать, насильно будут засовывать, хоть убей не возьму. Они пока думают. А что, пять я бы взял. Зачем они мне, спросите вы?
Мы почему-то не спрашивали и даже старались инстинктивно отсесть это этого кричащего на весь вагон странного человека.
– Да я бы просто кинул их, банки эти. А что, мне это как два пальца об асфальт. Вот взял бы пять лямов на свой поддельный паспорт, сел на самолёт и поминай меня как звали. Улетел бы в Пакистан, и там сидел в ауле в кибитке с шайтан-трубой на перевес, и попробуй меня там найди. И всё, жизнь удалась, мне на мой век хватит. И не надо мне ни Дубчаниновки, ни Рима этого, ничего. Вот вы ведь посмотрите кто сидит в этом вагоне – отбросы, ошмётки общества, человеческий мусор. Да я таких раньше просто на месте расстреливал, если только в мою сторону посмотрят косо.
Мы переглянулись. П всей видимости эпитеты «отбросы и человеческий мусор» относились и к нам тоже, от чего
– Да вы не смотрите, что я сейчас в метро езжу. Это же раньше всё моё было.
– Что твоё?
– Да всё вокруг, вон посмотрите в окно.
Мы покрутили головами и увидели нечто, что никак не вязалось с тем пространственно-временным континуумом, в котором мы были за секунду до этого. Наше римское метро из тьмы туннеля выскочило на мост над городом, а в глаза после тьмы нам хлынул свет уличных фонарей Поезд метро летел над каким-то городом, при чём совершенно не похожим на Рим. Слева мы увидели многоэтажки, какие бывают только в Москве, такие серые, загаженные, похожие на кукурузные стручки. На одной из них сверху вниз, по всей длине дома, огромными буквами было написано «Орехово». Орехово в Риме. Толи – это галлюцинации, толи что-то здесь явно не то. Проклятый упырь совсем закружил нам головы. Спустя пару минут поезд снова юркнул в темноту туннеля, а вид из окна заполнили бетонные стены и извилистые вереницы свисающих коммуникаций и силовых проводов с редкими, время от времени вспыхивающими, красными глазами подвесных фонарей.
– Да… – упоённо протянул незнакомец, поглаживая худющий живот, словно только что плотно отобедал, – Раньше я всё здесь держал, всё Орехово было подо мной, все знали Татарина, все мне платили. Каждый коммерс, каждый бандит, каждый кидала, все мне дань приносили. Ну а как не принести? Ведь если не принесёшь – смерть, у меня разговор короткий. Уж очень все меня боялись. Жуть как боялись, больно я был лютый. Так боялись, что я ещё ничего не сделал, а они, комерсы эти, со страху падали. Помню был один барыга, он на мясе сидел, мясом торговал и консервами верблюжьими, вот и решил я его прикрутить. Так он так меня испугался, что всю свою родню вывез за границу, а сам в одной хате прятался на Юго-Западе. Вот я к нему туда приехал, чисто поговорить, а он как увидел мою тачку внизу, так струсил, что со страху в окно и сиганул. С пятого этажа. Ну и короче, разбился он об асфальт в фарш. Лежит, весь в крови, руки ноги переломаны, кишки наружу, но живой. А я подхожу к нему и говорю:
– «Что ж ты, голубок, упорхнуть хотел? А зачем из окна-то прыгал, я же к тебе только поговорить приехал?»
А он мне отвечает:
– «Уж говорит больно Вы, Татарин, лютый, боюсь я очень Вас».
– «Дурак ты, – говорю я ему, – ну зачем так над собой издеваться? Ну что я, не человек? Ну для первого раза палец бы сломал, ну паяльник в одно место засунул, ну зуб выдрал или ноготь какой. А теперь тебе лечиться сколько надо? А то может и помрёшь. Ну так вот, чтобы ты моё добро в своём лице не портил и не прятался, из окон не прыгал, за твоё, так сказать, умышленное причинение вреда своему здоровью, подпишешь на меня хату, завод мясной и тачку, добро?»
На куда ему деваться? А главное подписать бумаги не может – руки-то не двигаются, переломаны в ста местах. Смотрит он на меня, как рыба, и мычит. Ну а я что, я же человек очень сердечный, милосердный. Позволил я ему подлечиться, но только пока руки не заживут, чтобы мог генеральную доверенность подписать. И чтобы вы думали, этот отморозок воспользовался моей добротой и только вроде весь лежал в больничке забинтованный, а как только в себя пришёл в бега пустился. Но от Татарина не уйдёшь. Ещё никто не уходил. Это я вот ото всех ушёл. Все мои кореша – кто на том свете, кого в двухтысячных снайперы постреляли, кого на пожизненное лично Сам в Полярную сову и Чёрный Лебедь определил без суда и следствия. А что? Улик-то против нас никаких, мёртвые-то они не кусаются и не разговаривают. А Татарин жив себе живёхонек на свободе, и никто на меня рот свой не разинет. А почему? А потому что жили напоказ, вроде все переобулись, отбелились, у всех легальный бизнес. Да только деньгами больно светили, не нравилось это Ему. Всех Он распределил – есть улики, нет улик, ему по-барабану. Кого на тот свет, кого лаптями вверх и на пожизненную. А пожизненка она знаешь хуже высшей меры. Так-то.