Ур, сын Шама. Формула невозможного
Шрифт:
— Ай да Горбачевский!
Он принял душ. Около шести, в любимой белой маечке-полурукавочке со скрещенными синими ракетками на левой стороне груди, в брюках прекрасного цвета беж, он зашел в соседний номер к Уру. Потом они постучались в Ноннину дверь.
Нонна уже была готова. Она стояла в светленьком искристом костюме перед зеркалом и заканчивала сложный ритуал прически. Затем она критически оглядела маечку Валерия, черную водолазку и джинсы Ура и решительно сказала, что не пойдет с ними, пока они не оденутся прилично.
— Что? Что такое? — возопил Валерий. — Не стану я надевать галстук в тропиках! Сама видала, здесь почти без штанов ходят, так с какой стати мне выпендриваться?
А Ур сказал, что у него, кроме того, что на нем, есть только зимний
Минут через десять они спускались по лестнице, устланной потертым красным ковром. Ур сменил водолазку на кремовую рубаху с погончиками, а Валерий шел в темно-сером костюме, демонстративно крутил шеей, обвязанной ярким, в колечках галстуком, и ворчливо рассказывал Уру — но так, чтобы и Нонна слышала, — как правы были комсомольцы двадцатых годов, когда отвергали галстук как символ буржуазного благополучия. Он даже припомнил пьесу тех времен под названием «Галстук» — читать он ее не читал, но слышал от тети Сони, что была такая пьеса, в которой товарищи высмеивали комсомольца, упрямо носившего галстук, а потом ему досталась винтовка без ремня, и он вместо ремня приспособил галстук, найдя этому пошлому предмету правильное применение…
— Хватит, хватит, — сказала Нонна. И добавила, усмехнувшись: — Теперь я знаю, откуда пошла твоя манера: от Костюкова.
Войдя в зал ресторана, они остановились. В табачном дыму плыли столики, потные, красные лица, салфетки, бутылки. Полированный ящик у стойки извергал громыхающую музыку.
Тут они увидели невысокого человека с сухим горбоносым лицом, энергично пробиравшегося к ним между столиков. На нем была светло-зеленая рубашка и шорты такого же цвета.
— А вот и Русто, — сказал Ур, широко улыбаясь.
Валерий язвительно шепнул Нонне:
— До чего неприлично одет! Ай-яй-яй…
Доктор Русто, склонив воинственный седой хохолок, поцеловал Нонне руку и сказал по-французски, что счастлив видеть очаровательную мадемуазель Селезнефф. Затем он обнял Ура и похлопал его по спине. Валерию крепко пожал руку и, столь же старательно, сколь и любезно, повторил вслед за ним фамилию:
— Гор-ба-шез. Трез агреабльман. [10]
И он повел их в угол, где за сдвинутыми столиками сидел экипаж «Дидоны», навстречу улыбкам и картавому говору, и принялся представлять всех подряд, а бородач Шамон, смешно произнося русские слова, переводил. Впрочем, тут же выяснилось, что Нонна говорит по-английски, а Валерий с грехом пополам понимает, и тогда Русто перешел на английский.
10
Очень приятно (франц.).
— Пьер Мальбранш, — назвал он, и над столиком воздвиглась высокая и гибкая фигура молодого человека с резко очерченным костистым лицом и каштановыми кудрями до плеч. — Мой помощник и штурман. А это Мюло, представлял он дальше, и дочерна обожженный солнцем дядька с тонким носом и водянистыми глазами оторвался от стакана красного вина и, ухмыльнувшись, подмигнул Нонне. — Мюло — механик «Дидоны», неустрашимое и болтливое дитя Прованса, прожигатель жизни и поджигатель подшипников. А это наш боцман Жорж, — продолжал Русто, и ладно сложенный креол в белом костюме почтительно наклонил курчавую голову. — Он родился недалеко отсюда, на Майотте, и мечтает вернуться туда и обзавестись гаремом, но ничего из этого не выйдет, потому что я отпущу Жоржа, только когда перестану плавать, а плавать я никогда не перестану. Франсуа Бертолио, — назвал он следующее имя, и тотчас вскочил юноша с улыбчивым открытым лицом, с большим родимым пятном на левой щеке, с длинными волосами соломенного цвета. — С его дядюшкой, Ур, вы хорошо знакомы — я имею в виду Жана-Мари, библиотекаря Океанариума. Франсуа ловил счастье в Париже, но найдет его, как я надеюсь, в океане. Это его первый рейс, и он будет помогать нам в лаборатории. Люсьена Шамона вы уже знаете. Здесь недостает Армана Лакруа, величайшего из ныряльщиков, смотрителя Океанариума, — Ур, его вы знаете тоже. Арман остался на «Дидоне», потому что должен же кто-то оставаться на судне, когда команда на берегу. Кроме него, на судне моторист Фрето, хотя, как мне кажется, ему следовало быть здесь, а нашему другу Мюло — в машинном отделении, но, увы, Мюло просто не умеет оставаться на судне, если оно стоит в порту. Еще матрос, нанятый мною здесь, он должен явиться на борт завтра, перед отплытием, — и вот, дорогие друзья из России, весь экипаж «Дидоны». А теперь, — Русто поднял свой стакан, — мы выпьем за самого очаровательного из всех океанологов, каких мне только доводилось видеть, — за мадемуазель Селезнефф.
— Вив! — дружно крикнул экипаж.
Раскрасневшаяся Нонна поблагодарила — мерси, мерси боку — и отпила из фужера необыкновенно вкусного вина, и тут же на ее тарелке выросла гора салата, и была придвинута еще тарелка с рыбным блюдом необычного вида, и чашка с пряным напитком, и Нонна счастливо засмеялась и принялась за еду. Русто сразу завел с Уром спор о методике предстоящих измерений, они перебивали друг друга и чертили на бумажных салфетках схемы.
Затем Русто предложил тост за Ура, немного погодя — за «мосье Горбашез», и еще дважды прозвучало дружное «вив». Шамон кинул монету в музыкальный ящик и увел Нонну танцевать. Валерий снял пиджак и повесил на спинку стула, оттянул галстук и завел разговор с Мюло. Потом пошел танцевать с Нонной Мальбранш, а рядом с Валерием очутился Шамон, и они выпили еще по стакану. Валерий спросил, где Шамон учился русскому языку. Оказалось, что тот женат на внучке русского эмигранта и от нее немного научился говорить по-русски, и ему нравится этот язык, а особенно песни.
Мюло, хитроносый механик, сидел по другую сторону от Валерия. Он налил Валерию вина, и они выпили, подмигнув друг другу, и Мюло рассказал какую-то историю, а Шамон кое-как перевел. Это был старый провансальский анекдот. Мариус говорит Оливье: «Хочешь, я тебя представлю своей приятельнице, она исключительная красавица». — «Хочу», — отвечает Оливье. Мариус представил его. Теперь Оливье обращается к Мариусу: «Разрешите мне потанцевать с вашей прекрасной дамой». А красавица и говорит: «Надо бы у меня спросить». А Мариус говорит красавице: «Ты, гусыня, помолчи, когда два дворянина разговаривают».
Валерий захохотал. Шамон, сдвинув брови, воззрился на Мюло и спросил, к чему тот, собственно, вспомнил этот глупый анекдот. Провансалец принялся его уверять, что рассказал это без всякой задней мысли, просто вспомнилось, а что тут такого? Шамон махнул рукой и ушел танцевать с Нонной, которая только что вернулась с Мальбраншем с танцевального пятачка.
Мюло дернул Валерия за рукав, и они еще выпили, а потом Валерий обнаружил, что сидит с Мюло в обнимку и старательно подтягивает провансальцу, поющему какую-то песню. Ему было чертовски весело.
Потом Валерий очутился на улице, под яркими звездами. Он помнил, что долго прощался со всеми, пожимал руки и говорил: «Трез агреабльман».
Утром его разбудил солнечный луч, невежливо пощекотавший в носу. Валерий встал со смутным беспокойством от того, что позволил себе вчера лишнего, и пошел под душ. Потом заявился Ур, и они постучались к Нонне. Валерий вошел к ней, заранее приготовляясь к отпору. К его удивлению, обошлось без нотаций. Нонна стояла у окна, обведенная солнечным контуром, и улыбка ее — странное дело! — показалась Валерию смущенной.
— Из нас троих, — сказала Нонна, — вчера только Ур сохранил ясную голову.
Валерий хотел тут же предложить, чтобы Ур стал вместо Нонны старшим в группе, но промолчал, подумав, что Ур все-таки… ну, некоторым образом пришелец…
— Они чудные ребята, — продолжала Нонна, — с ними просто и весело. Но много пьют, особенно этот механик…
— Ясно, ясно, мадемуазель Селезнефф, — сказал Валерий. — Учтем это дело и перейдем к следующему.
— Да, Валера, очень прошу тебя учесть. Договорились? Теперь так: мы перебираемся сегодня на «Дидону» и отплываем на эти острова…