Ураган
Шрифт:
Коридоры, комнаты, коридоры… Он шел, переставляя ноги, не думая ни о чем. Он механически переступал через мусор, валявшийся у него под ногами – осколки ваз, обломки мебели, картины старых мастеров и гобелены, сваленные, как половые тряпки – он не замечал всего этого. Ему было трудно идти: кололо в боку, кружилась голова. Он задыхался. Будь это человек в здравом рассудке, он бы упал от боли и слабости, и не поднялся больше, но безумец шел, как заведенный, как голем, как зомби, и казалось, что он, не смотря на свою медлительность, никогда не упадет, а если упадет, или лишится головы, или будет четвертован – все равно встанет и пойдет дальше. Он был живуч, как насекомое – наполовину раздавленное, но все еще шевелящее лапками и пытающееся ползти.
В одной из разгромленных комнат он увидел мальчика. Того самого мальчика – Эксферд мгновенно
И, смотря в спину ребенка, Эксферд Леншальский, впервые за последние десять лет, стал приходить в себя. Мутная дымка вытекала из его разума, рассудок возвращался к нему, но – о, Господи! – лучше бы он оставался в плену безумия! Только теперь он понял, что же здесь произошло, понял, что все – все, кого он любил когда-то, мертвы. Его замок разгромлен и пуст. Его род уничтожен.
Он кинулся к мальчику, что-то бормоча, что-то выкрикивая, силясь дотянуться до него, обнять, успокоить, уберечь, защитить… И мальчик, как бы в ответ на его крик, повернулся к нему лицом.
Это был не человек. У него не было глаз – они вытекли, кроваво-белесыми пятнами размазались по щекам, а в глазницах смеялась сплошная чернота. У мальчика был открыт рот – и длинный, полупрозрачный черный язык выходил из него, ветвясь, как пышное дерево и извиваясь, как поток упругого ветра. Впрочем, это и был ветер. Тот же самый ветер. Конечно же, он никуда не ушел. О, нет!.. Еще было рано.
Эксферд отшатнулся, хватаясь за грудь. Он почувствовал острую боль, почувствовал, как слабое его сердце застыло – чтобы уже никогда больше не забиться снова. Сумасшедший мог видеть картины гибели нескольких сотен людей и остаться равнодушным к этому зрелищу. Но сейчас он уже не был безумен. Он был просто больным, беспомощным стариком, а перед ним в яви стояло чудовище из его кошмаров, из тех снов, что когда-то сделали его сумасшедшим. Не сводя расширенных глаз с мальчика, точнее – с того, что приняло вид мальчика, Эксферд стал медленно оседать на пол.
– Здравствуй еще раз, Эксферд Леншальский, – сказало чудовище, с каждой секундой все менее походящее на человека: гибкие черные жгуты появлялись за его плечами, росли, ширились и чернотой, не имеющей четких границ, изливались в комнату. – Здравствуй и прощай.
И в тот миг, когда Эксферд умер, но душа его еще не успела покинуть смертную оболочку, чудовище бросилось к его телу и вонзило язык-коготь ему в грудь, выпивая слабый, неверный, мутный внутренний свет Эксферда. Затем оно закричало: полновесная, бурная, как водопад, радость демона звенела в этом крике. Ураган поднялся вверх, пробил потолок и крышу и, вонзившись в ослепительно синее небо, помчался прочь. Каменный замок позади чудовища разлетелся вдребезги, когда оно покидало его стены, но оно не оглянулось, чтобы посмотреть на это занятное зрелище. Половина работы была сделана.
Двое из четырех.
13
Весна, томленье природы… Вздохи ее ветров – как струи ледяной воды, забираются под одежду, рвут с головы волосы, замораживают кожу. Звук падающих капель: тает снег, стекает вниз с крыши прозрачной водой, попадая на землю, на шею, на руки разбивается десятками стеклянных брызг; за ночь земля покрывается льдом, и днем, между островками снега– лужи над слоем льда. Птиц еще нет, промозгло и зябко, на деревьях еще не набухли почки. Глядя на черные стволы лесных великанов, не верится, что их кроны когда-нибудь снова зазеленеют – слишком привыкли мы за зиму к запутанному рисунку пустых ветвей. Когда на них начнут появляться листья, мы вдруг поймем, что забыли что-то очень важное.
Мы поймем, что наступила весна.
…Кларин, как и обещал, помог Элизе найти работу. В соседней деревне располагался склад, куда с окрестных сел летом и осенью свозились продукты, впоследствии переправлявшиеся в город на продажу. Зимой склад тоже не пустовал – здесь хранились овощи и фрукты, которые надлежало отвезти в город в начале весны, когда на этот товар поднимутся цены. Но поскольку за зиму часть овощей успела сгнить, необходимо было отделить хорошие продукты от не особенно хороших, плохих и совсем никуда не годных. Этим и занималась Элиза вместе с еще двумя женщинами из других деревень. Платили ей мало, но Элиза и тому была рада. По крайней мере, на хлеб им с Лией хватало. Кроме того, каждым вечером она возвращалась домой с полной корзиной овощей – часть порченых продуктов хозяева склада бесплатно отдавали своим работницам. Две другие женщины уходили со склада не с корзинами – с полными мешками, но Элизе уже на половине пути даже ее незначительная ноша начинала казаться неподъемным грузом. Приходила она домой очень поздно, едва ли уже не ночью, а вставала до зари – путь в соседнюю деревню был ой как не близок, особенно для слабых старушечьих ног. Но она не жаловалась – напротив, она не уставала благодарить и Кларина, и хозяев склада за эту работу. Последние несколько лет она каждый раз со страхом думала о весне – о времени, когда в доме шаром покати, когда все зимние запасы истрачены, а сельские работы еще не начались и неоткуда принести в дом даже заплесневелую хлебную корку или картофельную кожуру… Теперь, благодаря Кларину, им с Лией не приходилось голодать. А когда работа на складе закончится, как раз подойдет время пахоты. Для нее обязательно найдется какое-нибудь дело в ее родном селе, и, кроме того, Элизе придется заниматься еще и собственным маленьким огородом. Так что до лета ей скучать не придется. Только, о Пресветлый Джордайс, так ломит спину, так ноют дряхлые мышцы, так немилосердно болят ноги, и сердце бьется неровно, будто готовясь вырваться из груди – или замолкнуть навеки…
Пожалуй, одна Лия знала, каково приходилось Элизе этой весной. Приходя домой, Элиза валилась с ног от усталости. Лия обнимала ее, забирала у нее корзину и, под присмотром матери, готовила ужин. Потом она усаживала Элизу в свое кресло, снимала с ее ног грязные обмотки и начинала разминать ей ступни, щиколотки, икры. Элиза чувствовала, как усталость и боль покидают ее, а взамен по ногам разливается приятное тепло. Иногда она там же, в кресле, и засыпала, но Лия неизменно будила ее и заставляла дойти до кровати. Она знала, что если Элиза проспит всю ночь в кресле, то утром у нее будут болеть не только ноги, но и все тело.
Ранним утром Элиза, стараясь не шуметь, торопливо готовила завтрак и собиралась на свою работу. Лия, которая обычно просыпалась в это же время, не вставала, чтобы не мешать ей. Но почти всегда, слыша, что Элиза уже готова уйти, она поднималась и спускалась вниз – чтобы попрощаться с матерью, подставить щеку для поцелуя и постоять на крыльце. У калитки Элиза оборачивалась и несколько секунд медлила – подслеповатыми старушечьими глазами она сквозь слезы смотрела на Лию, прекрасную юную девушку с лицом, изуродованным застарелыми шрамами, и вспоминала, какой красивой и юной она была сама когда-то. Когда-то, слишком давно, чтобы теперь без оглядки можно быть уверенной в том, что все было именно так, а не иначе…
14
…Элиза вернулась на Леншальский остров в конце весны. Ей тогда было столько же, сколько Лие сейчас – двадцать два года И хотя сама Элиза еще не догадывалась об этом, весна ее собственной жизни уже отцвела. Но откуда, впрочем, тогда ей было это знать? Она молода, она по-прежнему красива – хотя, признаться, уже и не так, как раньше, но все же и того, что оставалось, более чем достаточно, чтобы устроить свою судьбу. И она занялась этим нелегким делом…
Город встретил ее шумными криками, песнями и танцами на площадях, и домами, украшенными лентами и цветами. В городе проходили какие-то празднества, но, хотя прежде Элиза с большим удовольствием принимала участие во всевозможных народных гуляниях, сейчас, смотря на них со стороны, она ощутила лишь скуку. Радость показалась ей наигранной, улыбки – лживыми, а реплики балаганных актеров, заставлявших целые толпы горожан стонать от смеха – откровенно глупыми. Она вернулась в свою квартиру, но была вынуждена несколько часов просидеть внизу, дожидаясь хозяев дома, ушедших на празднество. Когда они вернулись, Элиза попросила вернуть ей ключи и снова поселилась в своих комнатах. Меж тем, она знала, что Эксферд заплатил хозяевам дома за год вперед, но год подходил к концу, и через несколько месяцев ей волей-неволей придется съехать отсюда, поскольку денег, чтобы дальше платить за себя, у нее не было.