Урга и Унгерн
Шрифт:
Кровавые будни
По прибытии в расположение Азиатской конной на реке Керулен я был неприятно удивлен или, правильнее сказать, шокирован. Ожидал встретить многотысячную армию с некоторой инфраструктурой, увидеть орудия, полевую кухню, штаб… Да все что угодно, только не то, что предстало моим глазам.
Азиатская конная дивизия являла собой унылое зрелище: пара сотен голодных, оборванных людей, спасающихся от стужи у нескольких костров. Многие бойцы были одеты на манер первобытных людей в шкуры, вид имели дикий. В лагере не нашлось врача, и тяжелораненые лежали в одной юрте. Она отапливалась с помощью буржуйки коровьим кизяком, который оказался плохо высушен и больше тлел, чем горел, при этом безбожно чадя. Еще было множество вырытых в земле нор, перекрытых сверху брусом, так называемых землянок, – в них и жили бойцы Унгерна. Вся эта картина подействовала на меня угнетающе. И этой армии так боялись китайцы! Генералы Поднебесной наверняка не подозревали о том, что против их хорошо укрепленного десятитысячного гарнизона с десятками орудий, пулеметов, бесчисленным количеством патронов и снарядов выступит какой-то безумец, ведущий несколько сотен плохо вооруженных, замерзших и оголодавших оборванцев.
– Рерих, в штаб! – Ход моих горьких размышлений прервал боец, который указал мне на находящуюся в стороне от других юрту и спешно удалился.
В юрте штаба стояла чугунная печь, рядом с ней на ящики из-под снарядов был водружен фанерный щит, служивший столешницей. На нем лежали нарисованные от руки карты и схемы, а также горела керосиновая лампа. Вместо стульев вокруг были расставлены небольшие ящики из-под патронов. Остальное пространство юрты занимали сундуки, кули, брезентовые мешки, по стенам было развешено вяленое мясо, издававшее тухловатый запах, к которому, впрочем, я вскоре привык. Среди тюков и ящиков я с удивлением заметил смиренно сидящего монгольского старца. Он был как бы частью интерьера, причем частью весьма колоритной. Весь увешанный амулетами, в диковинной шапке, с четками из птичьих черепов – скорее всего, шаман или прорицатель.
Унгерн сидел за импровизированным столом и терпеливо ожидал того момента, когда я, ознакомившись с обстановкой «штаба», переведу свое внимание на него.
– Ну что, Рерих, осмотрелся? Что скажешь?
– Роман Федорович, признаюсь честно, ваша дивизия произвела на меня гнетущее впечатление.
– Давай без имен-отчеств, называй меня или Унгерн, или Дедушка, как меня казачки за глаза кличут. Честность и прямоту я ценю, состояние твое понимаю, но вот что скажу теперь… не видел ты мою дивизию месяц назад! Сейчас положение у нас куда лучше, и людей добираем, и провизию монголы поставлять начали, оружием разживаемся худо-бедно. Не гляди на меня сычом, это не все мои люди, завтра с тобой съездим в другой лагерь, к Резухину, там другая половина моих бойцов. Они обложили западные дороги, ведущие в Ургу, так что торговые караваны с Улясутайского тракта теперь попадают к нам в руки. Скоро возьмем под контроль Троицкосавский тракт и получим пополнение состава. Сам ведь знаешь, большевики отжимают остатки русской армии вглубь страны. Много народу без дела по дорогам шляется, и военного, и штатского, а нам сейчас любой сгодится.
– А мне что же прикажете делать? – Энтузиазма в моем голосе было не много.
Унгерн нахмурил брови и некоторое время молчал.
– Слушай сюда, Рерих… Свой выбор ты сделал, отпустить тебя я теперь не могу, так что отбрось все лишние мысли и примени свою смекалку для того, чтобы организовать мне в дивизии интендантскую службу. Провизии, фуража и боеприпасов должно быть у нас с запасом, и медицину наладь заодно. За саботаж я люто наказываю, это ты очень быстро уяснишь. Не советую хитрить со мной и разводить канцелярщину. Давай-ка выпьем, братец, чаю… и кристаллы свои доставай, мне сегодня спать никак нельзя!
Он резко сменил тему, сбив меня с толку. На лице Дедушки была теперь улыбка, он услужливо разливал чай из мятого китайского чайника. Я достал склянку с метамфетамином, и мы приняли небольшую дозу, чтобы взбодриться.
Ранним утром следующего дня мы выехали с генералом Унгерном и его адъютантом Ружанским в полевой лагерь генерала Резухина на Баруне. Двигаясь с северо-запада от Урги, мы вскоре нагнали китайский караван из десятка верблюдов, хорошо охраняемый конными бойцами. Барон, на скаку обогнав караван, дал команду всем остановиться. Нас было всего трое, оружие – винтовка и наган – имелось лишь у барона и его адъютанта, тем не менее караванщик подчинился, а военизированная охрана из всадников остановилась, не оказывая сопротивления. Начальником каравана являлся довольно упитанный господин на маленькой монгольской лошадке. Он сначала о чем-то пытался спорить с бароном, но после нескольких фраз приуныл и только кивал. Потом Унгерн скомандовал бойцам спешиться и сложить оружие. Те нехотя повиновались. Дедушка приказал мне собрать все винтовки, а сам, проходя вдоль шеренги разоруженных солдат, вглядывался в их лица. Среди охраны было и несколько русских. Напротив одного из них Унгерн задержался дольше обычного. Задал какой-то вопрос и, не дождавшись ответа, неожиданно для всех выстрелил охраннику из нагана в голову. Та же участь постигла еще двух китайцев из шеренги, они отличались от других наездников короткой прической вместо длинных кос, что выдавало в них гаминов. После казни барон извлек стреляные гильзы из барабана своего револьвера, заменил их на новые патроны, вложил оружие в кобуру, сел на свою кобылу Машку и поскакал впереди каравана, дав нам с Ружанским знак следовать за ним.
Кавалерийских навыков я приобрести не успел, а ехать с кучей винтовок за спиной было просто мучительно. Матерясь в сердцах, я догнал на своей лошаденке Дедушку. Опережая мои вопросы и даже не поворачиваясь в мою сторону, он объявил:
– Большевиков расстрелял, караван конфисковал для нужд армии.
– А почему никто не сопротивлялся, их же больше?
Унгерн на сей раз удостоил меня взглядом и даже улыбнулся, но на вопрос мой не ответил. Примерно через час мы прибыли в расположение лагеря генерала Резухина.
Борис Петрович Резухин был хозяином гостеприимным. Он радостно обнял Дедушку, припав к его груди, как блудный сын. Подобно барону, он был рыжеусым блондином, вот только ростом значительно ниже, а комплекцией плотнее. Еще он выглядел намного чище и опрятнее Унгерна – тот либо имел собственное представление о гигиене, либо попросту ею пренебрегал. Борис Петрович представлял собой, пожалуй, первого русского в Азиатской конной, которого при беглом взгляде без натяжки можно было назвать офицером, причем наверняка кадровым. Свой пигмейский рост Резухин компенсировал гордой осанкой и статью, держался деликатно, не был лишен манер и обходительности. Он сразу вызвал у меня симпатию и с первых же крепких рукопожатий расположил к себе.
В штабной юрте на чугунной печи кипел кофе. Борис Петрович угостил нас и коньяком, что было еще большей диковиной.
– Ну рассказывай, Резухин, что тут у тебя происходит. – Унгерн большими глотками пил горячий кофе, а от коньяка отказался.
– Из хороших новостей отрапортую о том, что неделю назад прибыли чахары Найден-гуна. Помнишь, наверное, его по Даурии. Как раз когда мы сюда из Даурии прибыли, генерал Левицкий с этими чахарами ходил на усмирение повстанцев. Найден-гун с Левицким что-то не поделили, и еще в прошлом феврале на Гусином озере чахары изрубили и генерала, и всех русских инструкторов-офицеров, после чего свалили в Монголию. Лето и осень они наемниками охраняли хлебные поля на Харе. Когда китайцев с Хары погнали, те спешно ушли в Маймачен, а чахары остались не у дел. Ко мне прибыли на службу сто семьдесят всадников, все при оружии. Народ лютый, бесстрашный, но до денег жадный.
– Ты, Резухин, плати им золотом и ямбовым серебром! Не жадничай, тогда бегать от тебя меньше будут! – Унгерн отставил чашку с кофе и смотрел теперь не на Резухина, а как бы сквозь него. Вид у него мгновенно стал свирепым. – Ты что же меня, выблядок ебучий, песнями про чахар потчевать будешь?
Унгерн встал из-за стола и схватил свой ташур. Это был дурной знак. Дедушкин ташур в дивизии знали все. Бамбуковая трость, которой многие всадники Азиатской конной погоняли лошадей, в руках барона была инструментом возмездия и символом безграничной власти. Орудовал Дедушка ташуром очень умело, мог запросто с нескольких ударов выбить душу или серьезно покалечить. В штабной юрте наступила тишина. Резухин тоже поднялся и взгляда от Унгерна не отвел:
– А от тебя, Роман Федорович, не бегают? Я со своими беглецами способен справиться, сядь, пожалуйста, и выслушай!
Похоже, временное помутнение барона так же резко прекратилось, как и началось. Он отбросил ташур в сторону, попав им в своего адъютанта Ружанского. Тот был бледен и оцепенел от ужаса. Очевидно, он, в отличие от меня, уже не первый раз становился свидетелем вспыльчивости барона, которая, как я узнал позже, частенько приводила к трагическим для его оппонентов последствиям. Унгерн сел на подушки, подлил себе кофе и совершенно спокойным голосом произнес: